Я помню, как он остановился, когда вилка ударила по задней части его ноги и упала на пол, он оглянулся и рассмеялся от шока. Я тоже засмеялась, а значит, все обратилось в шутку. Смешная пародия на жену, которая сходит с ума от одиночества. Он сказал «ха, о'кей». «Кажется, мне пора». И я швырнула что-то в дверь, когда он закрывал ее за собой, и никто не засмеялся.

На следующий день Патрик изображал пародию на мужа, в которого накануне вечером не кидались вещами. Я все ждала, что он упомянет об этом. Он этого не сделал. За ужином я сказала: «Мы поговорим о вилке?». А он ответил: «Не волнуйся, ты себя плохо чувствовала». Я сказала: «Хорошо, если ты не хочешь». Получилось сердито, но я была благодарна, что он не заставил меня извиняться или объяснять, почему я так отреагировала на шутку, ведь я этого не знала. Я сказала: «Все равно извини», и добавила, что больше не буду так делать, «разумеется».

Но я продолжила бросаться вещами в моменты ярости, которые были непредсказуемы и несоизмеримы с тем, что произошло. За исключением одного случая – когда я бросила фен, достаточно твердый, чтобы оставить синяк в том месте, куда он попал: я пожаловалась на одиночество, а он со смехом сказал, что мне стоит родить ребенка, чтобы хоть чем-то заняться.

Как только я это делала, я выходила из комнаты, оставляя осколки того, что разбила, на полу. К тому времени как я возвращалась, они всегда были убраны.

В подростковом возрасте, когда Ингрид куда-то собиралась, она впадала в истерику из-за одежды так быстро, что казалась другим человеком. Она выкидывала из шкафа разные наряды, примеряла их, срывала, рыдала, ругалась, кричала, что она толстая, говорила моим родителям, что ненавидит их и хочет, чтобы они умерли, выдвигала ящики до тех пор, пока все, что у нее было, не оказывалось на полу. Потом она что-то находила, и сразу же все было в порядке.

Став взрослой, она рассказывала мне, что в тот момент все казалось ужасно реальным, но потом она не могла поверить, что так расстроилась, и думала, что это больше никогда не повторится. Она никогда не извинялась после этого, и мои родители ее не заставляли. Но она говорила, что это не имело значения: она знала, что они все еще думают об этом, и ее стыд был настолько сильным, что она злилась на них. «Вместо того чтобы ненавидеть себя».

Бросить что-то в собственного мужа – это то же самое. После этого мне было так стыдно, что я злилась на Патрика еще больше, чем раньше, за то, что его никогда не было рядом.

* * *

Когда ты женщина за тридцать, замужняя, но без детей, семейные пары на вечеринках интересуются, почему так. Они соглашаются друг с другом в том, что рождение детей – это лучшее, что с ними случалось. По словам мужа, нужно просто решиться на это; жена говорит, что не стоит с этим затягивать. Между собой они задаются вопросом, вдруг у тебя что-то не так со здоровьем. Они хотели бы спросить напрямую. Может быть, если они смогут перетерпеть твое молчание, ты расскажешь им по собственной воле. Но жена не выдерживает – не может не рассказать о своей подруге, которой сказали то же самое, но как только она потеряла надежду… муж говорит «бинго».

Вначале я говорила незнакомцам, что не могу иметь детей, потому что думала, что это помешает им продолжать расспросы. Лучше говорить, что они тебе не нужны. Тогда они сразу понимают, что с тобой что-то не так, но, по крайней мере, не в медицинском смысле. Тогда муж может сказать: ну и ладно, ну и хорошо, сосредоточитесь на карьере, даже если до этого момента было мало свидетельств того, что вы сосредоточены на карьере.

Жена ничего не говорит, она уже смотрит по сторонам.

* * *

К лету я прочитала четыре с половиной страницы «Улисса» и всего Ли Чайлда. Патрик пригласил меня на ужин, чтобы отпраздновать это. Я сказала ему, что у Джеймса Джойса все книги оказались дерьмовыми. Во время десерта он подарил мне читательский билет. Он сказал, что это подарок в дополнение ко всем книгам про Джека Ричера стоимостью в сто сорок четыре фунта стерлингов, которые он мне уже купил.

Я взяла одну книгу. Иэна Макьюэна, решив, что это роман, и убрала его в ящик, когда поняла, что это сборник коротких рассказов. Я позвонила Ингрид и сказала ей, что по ошибке возложила надежды на двух персонажей, которые умрут через шестнадцать страниц. Она сказала: «Серьезно? У кого есть время на это?».

Хотя с шестнадцати лет Ингрид ежедневно курила в глубине игровых площадок средней школы и ее так же регулярно ловили, она окончила школу без единого наказания в личном деле. Ей так легко удавалось отболтаться. Хотя с семнадцатилетнего возраста до того лета я регулярно болела, меня ни разу не госпитализировали. Мне так легко удавалось отболтаться.

Был август, почти сентябрь. Патрик отправился в Гонконг на третью свадьбу своего отца с двадцатичетырехлетней дочерью его коллеги. Уже несколько недель все заголовки были о погоде, о том, что Лондон затмевает Грецию и становится серьезным конкурентом Коста-дель-Соль. Я не поехала с ним, потому что стала плохо себя чувствовать. Через два дня после его отъезда я проснулась, и все было черным.

Я попыталась снова заснуть, разгоряченная, запутавшаяся и больная от чувства вины за то, что не встаю и не иду на работу. В квартире снизу лаяла собака, а где-то снаружи дорожные рабочие ломали улицу. Я слушала безжалостный звон и блеяние пневматической дрели. Она не останавливалась, не останавливалась, не останавливалась.

По мере того как шум становился все громче и громче, я чувствовала – как всегда чувствовала, – что давление в черепе нарастает, как будто голову накачивают, накачивают и накачивают воздухом, пока она не становится твердой, как шина, но в нее проталкивают все больше и больше воздуха, и она начинает болеть ужасно сильно: мигрень острая, словно бритва, а ты плачешь и представляешь, что фиссура в твердой кости превращается в трещину и воздух наконец вырывается наружу, а затем приходит облегчение от боли. Ты в ужасе. Тебя рвет. Легкие сжимаются. Комната движется. Сейчас произойдет что-то плохое. Оно уже в комнате. От этого у тебя холодеет спина.