чтобы он хоть как-то пошевелился, а затем, оказавшись передо мной, он спросил, как я смотрю на… Он добавил «ну знаешь», имея в виду поцелуй.

Я сказала, что мне невероятно неловко.

– Хорошо. Мне тоже. Давай просто, э-э-э…

– Давай.

Я поцеловала его. Это было забавно, необычно и довольно долго.

Оторвавшись, Патрик сказал:

– Я хотел сказать, пожмем руки.

Трудно смотреть человеку в глаза. Даже когда ты их любишь, трудно удерживать взгляд из-за ощущения, что тебя видят насквозь. Каким-то образом тебя разгадали. Но пока поцелуй длился, я не чувствовала вину за то, что сказала «да», и была очень счастлива, хотя только что отняла что-то у Патрика, чтобы получить желаемое.

Он спросил, хочу ли я еще печенья. Я сказала «нет».

– Тогда пойдем со мной. У меня есть кое-что для тебя.

Патрик сказал, что долго хотел мне кое-что подарить, и теперь, когда я сделала его самым счастливым человеком на свете, сказав «ну ладно», он пойдет и принесет это.

Я позволила ему провести меня за руку в спальню. Я знала, что это будет обручальное кольцо его матери. Я стояла и ждала, пока он искал его в ящике стола, с нарастающим чувством, что оно мне не нужно.

Он сказал:

– Возможно, оно не в очень хорошем состоянии. Я не доставал его целую вечность. А еще оно может не подойти по размеру.

Я сжимала руки и тратила впустую последние секунды, пока еще можно было сказать ему, чтобы он перестал искать эту драгоценность, что принадлежала женщине, которую он любил и которая, как мы могли только предположить, возненавидела бы меня. Я молча потирала тыльную сторону левой руки, как будто кольцо уже было на ней и я каким-то образом могла его стереть.

Он нашел коробочку и достал из нее резинку. Растянул ее между пальцами. Это было невероятно. Патрик сказал:

– Как оказалось, Марта, несмотря на то, что я в разное время мог заявлять, я влюблен в тебя уже пятнадцать лет. С того момента, как ты выплюнула это мне на руку.

Это была резинка от моих брекетов.

Он взял мою руку и попытался натянуть резинку мне на палец. Я посмотрела на свою ладонь и сказала, что, хотя она уже перекрывает мне кровоснабжение, я никогда не сниму ее.

Он снова поцеловал меня. Затем я сказала:

– Итак, просто чтобы уточнить. В тот раз, когда я спросила тебя, любишь ли ты меня…

– Бесконечно, – сказал он. – Я любил тебя бесконечно.

* * *

В тот вечер я сказала Патрику, что не смогу спать с ним, потому что домой скоро вернется Хизер, а мне нужно, чтобы ее не было в соседней комнате. Он ответил, что все равно не хочет этого, потому что бережет себя для подходящего человека, и предложил отвезти меня обратно на Голдхок-роуд.

В машине, пристегивая ремень безопасности, Патрик сказал:

– В первый раз будет отстойно. Ты же знаешь это, да?

– Знаю.

– Потому что я заморачивался на этом лет десять или около того.

Я сказала, что ненавижу это слово, потому что люди постоянно обвиняли меня в этом.

– А я думаю, что это они недостаточно заморачиваются. Но я же этого не говорю, потому что это грубо.

Патрик сказал: «Да, хорошо».

– Это самое важное, о чем нам нужно было договориться, а не обсуждать нашу сексуальную жизнь, – и завел машину.

– Этот термин я тоже ненавижу.

Он сказал, что тоже его не любит.

– Не знаю, почему я так сказал.

* * *

Однажды, много лет спустя, мать сказала мне, что никакой брак не имеет смысла для окружающего мира, потому что брак – это свой собственный мир. И я не восприняла ее всерьез, потому что к тому времени наш брак подошел к концу. Но именно так я себя и чувствовала за минуту до того, как мы попрощались возле дома моих родителей: руки Патрика обнимали меня, мое лицо уткнулось ему в шею. Я не ответила, что люблю его, когда он произнес эти слова, но именно это я чувствовала, когда сказала: «Спасибо, Патрик» – и зашла в дом.

На следующий день мы поехали в больницу повидать Ингрид. Мои родители, Уинсом и Роуленд уже были там с Хэмишем, столпившись в маленькой палате, где было слишком много стульев.

Когда мы собрались уходить, Патрик сказал:

– Короче говоря, я попросил Марту выйти за меня замуж вчера вечером, и она согласилась.

Ингрид вымолвила:

– О господи, наконец-то. А я все думала, ну когда же, когда.

Мой отец сделал триумфальное движение обоими кулаками, как человек, который только что обнаружил, что он что-то выиграл, а затем попытался пробраться к нам, проталкиваясь сквозь избыток стульев.

– Меня запарковали, Роуленд, подвинься, мне нужно пожать руку зятю.

Вместо этого Патрик подошел сам, и я на секунду осталась одна.

Ингрид сказала:

– О господи. Хэмиш, обними Марту. Я не могу встать.

Пока муж моей сестры крепко обнимал меня, я услышала, как мать сказала:

– А я думала, они уже обручены. Почему я так думала?

Хэмиш отпустил меня, и отец сказал:

– Это неважно. Теперь точно. Что думаешь, Уинсом?

Моя тетя сказала, что это прекрасно, все так приятно вышло. И будет здорово, сказала она, если нам захочется, устроить свадьбу в Белгравии. Роуленд, стоявший рядом с ней, сказал:

– Надеюсь, у тебя есть пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, а, Патрик? Чертовски дорогое дело эти свадьбы.

Когда отец наконец добрался до меня, он заключил меня в сокрушительные объятия и держал в них, пока Ингрид не сказала:

– А сейчас можете все уйти, пожалуйста? – И Хэмиш вывел нас из палаты.

* * *

Мы с Патриком вернулись к нему в квартиру. На столе лежала записка от Хизер с напоминанием, что она уехала и не вернется до выходных. Я прочитала ее через его плечо.

Он сказал:

– Клянусь, я этого не устраивал. Тебе сперва принести чай или еще что-нибудь?

Я сказала, что чай будем пить потом, в качестве награды, и стянула с себя футболку.

* * *

Патрик спросил, был ли это худший секс, который случался у двух человек в Великобритании с тех пор, как стали вестись записи. В течение тех нескольких минут, пока он длился, у Патрика было застывшее выражение лица человека, пытающегося вытерпеть незначительную медицинскую процедуру без анестезии. А я не могла перестать болтать. Мы сразу встали с постели и оделись спиной друг к другу.

На кухне, попивая чай, я сказала Патрику, что это было похоже на ужасную вечеринку.

Он