Джини осмелела настолько, что на некоторые утренние визиты брала с собой ворона. Однажды она взяла его с собой в парк, считая, что глупая птица должна преодолеть страх перед полетами вне дома. Особенно это понадобится, если они уедут в деревню. Ворону вряд ли понравится просидеть всю дорогу в закрытой карете. Джини и сама боялась такой перспективы.

Если леди Поумрой позволительно явиться со своим вонючим пекинесом, а миссис Смит-Корбетт с пестрым котом на поводке, украшенном бриллиантами, то и Джини можно усадить черного ворона себе на обтянутое черным шелком плечо, на всякий случай прикрыв рукав белоснежным носовым платком. Олив имел бешеный успех, и в результате его тоже пригласили совершать светские визиты.

Джини предварительно выясняла, что в гостиной не будут присутствовать ни кошки, ни очень большие собаки, ни леди с перьями в прическе. В свою очередь, она предупреждала Олива, чтобы он не позволял себе никаких скверных выходок.

Олив пил чай с блюдечка, брал кусочки бисквита из рук. Называл хозяйку дома по имени, кланялся, произносил на прощание «здор-рово» или «блеск» и, случалось, прихватывал с собой какую-нибудь сережку или блестящий ключик, которые Джини как можно быстрее возвращала. Он редко ругался, никого ни разу не клюнул и позволял дамам почесать то место у себя под клювом, куда он сам не мог дотянуться. Он даже делал кульбиты и другие цирковые штучки, когда ребятишек приводили из детской, чтобы они посмотрели на ворона графини, который умеет считать. Дети приходили в восторг от Олива и от Джини. Мало кто из взрослых гостей хотел видеть детей, говорить с ними или позволить дотронуться до себя ручонками. А леди Ардет была совсем другая. И ничего страшного не было в том, что ворон сядет тебе на голову. Все это, вместе взятое, обеспечивало Джини симпатии любой хозяйки аристократического дома.

Собственно говоря, мисс Хэдли и капитан Винросс от рождения принадлежали к этому кругу, а Джини стала частицей бомонда в самый подходящий момент. Через несколько недель она уже не могла бы скрывать свою беременность, а также избегать пренеприятнейших вопросов о ее сроке, но к тому времени празднования в честь победы союзников уже закончатся, большая часть самых известных домов знати будет заперта на все замки и ставни, а хозяева отбудут в свои имения в провинции. Ардет как раз успеет привлечь на свою сторону многих членов кабинета министров и лидеров парламента, приведет в порядок свои финансовые дела, предоставит надежным доверенным лицам контролировать свои вложения, а сам будет готов к отбытию.

До отъезда Джини сделала один очень важный визит, который долго откладывала. Она не взяла с собой ни компаньонку, ни ворона, ни даже свою горничную. Она не пригласила, вернее, не упросила Ардета сопровождать ее. Это была обязанность, которую она возложила только на себя. Лишь с Кэмпбеллом в качестве кучера и с выездным лакеем, который должен был открыть дверь кареты, она поехала к своей сестре в Кормак-Хаус на Гросвенор-сквер. Она выбрала время, когда, как она узнала, лорд Кормак находился на каком-то серьезном политическом совещании. Если она и Лоррейн не смогут поговорить наедине спокойно и благожелательно, больше визитов не будет. Никогда! Вдовствующая леди Кормак, мать Элгина, отправилась в Бат. В ином случае Джини не поехала бы в этот дом.

Лоррейн ждала ее. Джини гадала по пути, останется ли она дома по случаю визита сестры, и даже удивилась, когда ее немедленно проводили в маленькую уютную гостиную, полную игрушек и детских книжек с картинками.

– Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты написала маме, – заговорила Джини после того, как был кончен обмен обычными приветствиями ради соблюдения декорума перед слугами и они с сестрой остались вдвоем у чайного столика, на котором стояли вазочки с имбирными бисквитами и миндальным печеньем. Джини любила миндальное печенье, но не думала, что сестра об этом помнит. Она съела одно, а баронесса тем временем произнесла несколько пустых фраз насчет того, что благодарить не за что.

– Когда она получила известия о твоих обстоятельствах, она, естественно, откликнулась. Ведь она тебе мать, – напомнила Лоррейн.

Мать, которая за все предыдущие несколько лет не прислала дочери ни строчки. Джини проглотила свои горечь и обиду.

– Да, я получила от нее письмо на этой неделе. Она поздравила меня с замужеством, словно ни Элгина, ни связанного с его именем скандала не существовало.

– А у мамы всегда так. Если она сама не была свидетельницей чего-то плохого, значит, его и не существует вовсе.

Вот почему, подумала Джини, их с Элгином посадили на корабль и выпроводили из страны чуть ли не сразу после того, как викарий произнес проповедь на их свадьбе.

– Большинство из тех, кто причисляет себя к высшему обществу, ведет себя точно так же, даже слушать не желая ни о неприглядных делах, ни о незаконных детях.

Джини тоже не хотелось обсуждать малоприятные сюжеты.

– Она прислала в подарок серебряный поднос.

– Тот большой, со слонами, обезьянами и пальмами?

– Да, и с экзотическими плодами. Он занял бы не меньше половины обеденного стола, а так как края у него достаточно высокие, разговаривать с теми, кто сидит за столом напротив тебя, было бы не слишком удобно.

– Вот именно. Разве ты не помнишь, что эта чудовищная махина занимала чуть ли не всю стену в кладовой дворецкого? Мама пыталась всучить этот поднос мне в качестве свадебного подарка, но я сказала ей, что не могу его принять. Если он так долго принадлежал ее семье, пусть остается с ней.

Они обе рассмеялись – искренне и вполне дружелюбно.

– А я-то думала, кому она попробует сплавить его в следующий раз, – заметила Лоррейн.

– Не пойму, зачем она вообще приобрела его. У нашей мамы вроде бы неплохой вкус.

– О, я полагаю, что маме преподнесла это чудовище на ее свадьбу наша двоюродная бабушка Лоретта. И никто не знает, сколько несчастных новобрачных вынуждены были держать у себя в доме этот ужас десятилетиями, дожидаясь, когда можно будет вручить его еще одной бедняжке. Теперь настал твой черед.

– Но следующей не будет. Я выставлю его на аукцион в пользу фонда вдов и сирот. Я поблагодарила маму за ее доброту к этим обездоленным. И добавила, что, зная ее щедрость и великодушие, уверена в ее согласии с таким решением.

– Ее хватит апоплексический удар.

– Неужели? – спросила Джини и поднесла к губам чашку с чаем, чтобы скрыть невольную улыбку.

Лицо у Лоррейн стало серьезным.

– Прости мое невнимание, Джини. Я ничего не подарила тебе ни на твою первую свадьбу, ни на вторую.

– Это не так. Ты отдала мне свое белое муслиновое платье, оно было на мне во время венчания.

Лоррейн казалась потрясенной:

– О, дорогая моя, какой же я была жестокой… Как я могу надеяться, что ты меня простишь?

– Ох, перестань, пожалуйста, просить прощения! Давай вырвем страничку из маминой книжки и перестанем говорить о прошлом. – Джини отпила из чашки пару глотков. – Мама выразила желание, чтобы мы заехали повидаться с ней по дороге на север.