Следы цивилизации попадались буквально на каждом шагу. До Магистрали оставались считанные километры. Проведя больше трех лет в поморской глуши, я возвращался в большую жизнь. И чем-то она встретит меня?..

– Зайди-ка, – выглянул из кабины Сан Саныч. – Сейчас прибываем. Ольга тебя еще до станции выйдет встречать. Мимо нее не проскочим. На ходу спрыгнешь. Мы тута не быстро. – И машинист, даже не обернувшись, протянул мне на прощание руку. – Удачно дальше добраться тебе. – И все. Больше ни слова я от него не дождался. Серьезный маленький кругленький мужичок…

Я снова вышел из кабины на площадку, облокотился на поручень.

Наш товарняк потихонечку втягивался в Микунь. Слева вдоль железной дороги протянулась асфальтированная дорога, по которой нас обогнали две легковушки. Справа – длинные бревенчатые сараи, потом бетонный забор с традиционной для российских железнодорожных станций надписью, выполненной метровыми буквами, «НЕ КУРИТЬ». Забор закончился и появились трехэтажные блочные дома. Самые настоящие многоквартирные дома, образующие небольшие дворики с обычными детскими площадками и полуразрушенными помойками. После четырех лет отчуждения от всех этих городских символов, я взирал на них с восхищением дикаря. Пастух из Монголии, подлетая к Нью-Йорку со стороны океана, наверное, любовался бы так небоскребами Манхэттена.

Тепловозик свистнул и начал сбавлять ход. Громыхнул на нескольких стрелках. Одноколейка, по которой мы въезжали в Микунь, разветвилась, как генеалогическое дерево многодетной семьи. А впереди по курсу я уже приметил женскую фигурку в длинном демисезонном пальто и с пышной светлой прической. Дюймовка. Приехали!

Я приоткрыл дверцу в кабину, буркнул Сан Санычу:

– Спасибо. До встречи. – И, не дождавшись ответа, спустился по лесенке и соскочил на насыпь. Под подошвами сапог заскрипел мелкий гравий.

– С прибытием. – Накрашенная мордашка Дюймовки расплылась в широкой улыбке. Мне в шею ткнулись аппетитные пухлые губки. – Ой, перемазала! – Тыльной стороной ладони Ольга стерла мне с шеи следы помады. – Пошли, Коста. Пошли. Не хрен тута отсвечивать. Мусора здешние ой заморочные! Нюх на нового человека, как у лайки на белку. Ни приведи Господь, повстречаем, и полезут ксиву у тебя проверять. Сам ведь понимаешь, что за места здесь такие…

Мы перешли через дорогу и углубились во дворы трехэтажек. Дюймовка, не переставая трещать языком, попробовала уцепиться за мою руку, но я отстранился. Это задело ее за живое.

– И чем же я тебе так не понравилась?

– Наоборот, – улыбнулся я, – дура ты разнаряженная. Представь, как мы смотримся со стороны. Ты в пальто то ли от «Гуччи», то ли от «Кляйна» и я, этакий промысловик-медвежатник в резиновых сапогах и старой линялой ветровке. Небритый, нестриженный.

– А! – расхохоталась Дюймовка. – Плюнь. Ты не в Питере, ты в Микуне. Еще и не таких тут повстречаешь… Хотя, наверное, не доведется. Сейчас уже на фатеру придем. А завтра утром уезжаешь на утреннем дизельке. Так что здесь особо не погуляешь.

Ольга направилась к подъезду одного из домов. Я поплелся за ней и услышал, как моя спутница выругалась:

– Твою мать! Торчат, наседки, на стреме! Здра-а-авствуйте! Тамара Ивановна, как ваше здоровье?

– Ничего здоровьецо, Оленька, – пропела одна из трех старушенций, сидевших на скамеечке возле нужного нам подъезда. – И тебе здравствуй. Кады ж ты приехамши. Нонеча, а?

– Здравствуйте, здравствуйте, – пропели другие старухи.

– Добрый день, – буркнул я.

– Вчерась, Тамара Ивановна. – Дюймовка обняла меня, ткнулась курносым носиком мне в бороду. – Муж мой, Миша.

– Ба-а-атюшки! Замуж вышла никак?

– Ну-у-у… – изобразила смущение Ольга. – В октябре свадьба. – Актриса из нее была идеальная. – Извините, пойдем. Дядь Паша себя неважно чувствует. За лекарством ходили. – Дюймовка заговорщицки улыбнулась и, к моему ужасу, похлопала ладошкой по пистолету, спрятанному под курткой. Впрочем, бабки вообразили, что у меня там бутылка.

– Идите, лечитеся, – великодушно позволила Тамара Ивановна, и мы поспешили скрыться в подъезде.

– На третий этаж, – подтолкнула меня вперед Ольга. И тут же зашипела мне в спину: – Свихнулся? На хрен волыну с собой притащил? Не парма здесь, мусора не дадут попалить. Сразу завалят…

– Ша, кнопка! – сказал я добродушно, обернулся и растрепал ей прическу. – Малая еще мне указывать.

Дюймовка в ответ расхохоталась…

В трехкомнатной квартире-распашонке нас встретил скрюченный дед лет девяноста и женщина необъятных размеров в ширину. Засаленный на груди халат и выглядывающая из-под него ночная рубашка не вызвали бы у меня особого расположения к хозяйке, если бы не обезоруживающее радушие, с каким она меня встретила.

– А, гостюшка дорогой. Заждались, заждались. Добро пожаловать. – Ей было на вид лет пятьдесят, и я еще не успел решить, как к ней обращаться – на «ты» или на «вы», – когда она по-простому представилась: – А я Рита. – И, с трудом опустившись на четвереньки, начала шарить под стойкой для обуви в поисках тапочек.

– Павел, – проскрипел старик и протянул мне руку. Рукопожатие оказалось на удивление крепким. Впрочем, как и сам дед.

Когда уже через десять минут мы уселись за обильно накрытый стол, он хлестал водку, ничуть не пьянея. Опрокидывал в себя граммов сто пятьдесят, шумно выдыхал воздух и закусывал долькой чеснока. Я не заметил, чтобы он ел что-нибудь кроме чеснока и обычной черняхи.

Никакими расспросами меня не доставали. Рита без умолку болтала о многочисленных незначительных происшествиях местного, микульского, розлива. Рассказывала про то, как месяц назад в поселок нелегкая занесла большого лося, и он метался по улицам и дворам, круша палисады и разгоняя по закоулкам людей, пока каким-то макаром не угодил в глубокую выгребную яму. А она, как назло, оказалась добротно забетонирована по краям, так что срыть какой-никакой укос для зверюги, чтобы он смог выбраться на свободу, не представлялось возможным. Отчаянно трубя на все окрестности, сохатый просидел в яме целые сутки под охраной мента, пока местная администрация чесала репы: «Что предпринять?». И наконец нашли из числа бомжей добровольцев, готовых за ящик спирта и новую лопатину[33]залезть в дерьмо и подвести под лося стропы. Приехали из лесничества, пальнули в сохатого ампулой со снотворным. Потом краном выдернули животное на поверхность, загрузили его в самосвал и отвезли в ближайший сузем, где и вывалили, еще сонного, в мягкую болотину.

Не успели уняться страсти после набега лося, как накануне 1 сентября пропали двое детишек из местного интерната, приехавшие в Микунь из глухих леспромхозов на новый учебный год. Мальчик тринадцати лет и девочка – двенадцати – ушли в тайгу и заблудились. Их искали четверо суток, пока не обнаружили в тридцати километрах к северу от поселка. Продвинутые местные Ромео и Джульета свили любовное гнездышко в старой кушне[34], при этом обустроили свой быт настолько умело, что этому поразились даже бывалые охотники. Продуктов, принесенных с собой, «молодоженам» должно было хватить не менее чем на медовый месяц. «Муж» занимался рыбалкой и заготовкой дров, «жена» собирала ягоды и грибы, а также вела хозяйство, притом настолько справно, что изба внутри просто блистала чистотой, а на столе стоял котелок с тестом, замешенным для шанег. На широких нарах был оборудован прямо-таки королевский сексодром. Наперинник и две наволочки туго набиты сухим мхом, и все это застелено чистыми простыней и одеялами, унесенными из интерната.