Медведь увидел реальную возможность раскинуть в регионе свой пасьянс. А заодно вернуть в игру и задействовать по полной программе Игоря Великанова, оперативный псевдоним Землемер.

– Мы свергнем кровавого Вамбу. Мы все как один готовы пожертвовать для этого своей жизнью, – горячо стукнул себя в грудь Абагра, один из двоих, кто присматривал за Великановым и проживал в логове.

Поскольку заняться здесь было совершенно нечем и русский десантник изнывал со скуки, он привык коротать время за беседами со своими двумя невольными соседями.

– Мы готовы платить своей кровью за то, чтобы Вамба не жирел на крови наших соотечественников, – еще более пафосно произнес Абагра.

Все это были идеологические клише, которые являли собой верхний культурный слой. Но при глубоких раскопках, как правило, открывалось нечто куда более забавное.

– И что будет дальше? – спросил Игорь Великанов.

– Проклятое племя камахари захватило все. Торговля их. Полиция – их. Моей деревней правит камахари. Не хочу, чтобы он правил. Не хочу, чтобы он брал у всех всё, что захочет. Чтобы бил, кого хочет. Чтобы любую женщину вел к себе в дом.

– А хочешь, чтобы кто правил?

– Вамбу убьем. Я буду в деревне править.

– И что будешь делать?

– Тавахи станут главные. Полиция. Власть. Буду брать женщин. И буду говорить камахари, что делать.

– А какая разница тогда между вами?

– Мы правильно все построим. Всем будет хорошо. Особенно тавахи. За это борюсь. И готов отдать жизнь.

– Если ты отдашь жизнь, кто будет править твоей деревней? И какая радость тебе с этого?

– Да, – Абагра задумался. – Тогда мои дети будут править деревней. Мы справедливые. Мы не будем выгонять камахари из домов. Они дикие. Мы добрые.

– Ну да.

– Вамба людоед… Он кровавое животное. Он…

– Я знаю.

– А вот ты, белый, смотришь на нас свысока. А у самого-то что дома? Зачем ты здесь, а не в своей стране?

– Так получилось.

– А я знаю, что получилось… У вас свои камахари. Они берут ваши дома и ваших женщин. И ты, даже такой сильный, ничего не можешь сделать, – Абагра осклабился во весь белозубый рот и погрозил пальцем.

Великанов пожал плечами:

– А знаешь, наверное, ты прав. Так вышло, что у нас тоже расплодились людоеды. И они забрали власть, женщин и наши дома.

– Белые тоже едят друг друга? – изумился Абагра.

– Едят. Только не по одному, а тысячами.

– Ох, а говорите, что у вас цивилизация! – Негр с трудом выговорил трудное слово.

– Так и едят друг друга у нас цивилизованно. Успокойся, не в прямом смысле. Наши камахари у нас отбирают то, без чего мы не можем жить.

– Хлеб?

– Иногда и его. Но не это страшно. У нас отбирают надежду. Память предков. Наши души.

– Ох, белые гораздо более жестокие, чем мы. Я всегда это знал. Души отбирают черные колдуны.

– Ну да. Шаманы, которые делают из людей животных, – кивнул Великанов.

Ему вспомнилось свое возвращение из пекла. Так все тогда и было – у него те, кто заказывает музыку в нестройном российском оркестре, отобрали надежду, веру в справедливость. Проданная война. Проданные солдаты. Проданный капитан Великанов.

Итак, боевой офицер, раненый, контуженый. Направленный служить в родной город в военкомат. Нет смысла. Нет вкуса жизни. Ничего нет.

Дни текли за днями, месяцы за месяцами сплошной серой чередой. Страна на глазах расползалась по швам. Душманы правили в Ичкерии и зарились на сопредельные регионы, толкая маниакальные речи о воцарении всеобщего душманского правоверного счастья сначала в России, а потом и по всей земле. Власть, вконец заворовавшаяся и опустившаяся, как таковой быть перестала. Она пожирала сама себя, жадно вдыхая, как разряженный высотный воздух, долларовые потоки и все не в силах надышаться. А Великанова лишили даже возможности, как положено в таких случаях русскому офицеру, с честью погибнуть за Отечество. Вместо этого он занимался постылой работой. И глядел равнодушно, как вокруг решаются мелкие вопросы, раздаются взятки, хитрованы за деньги отмазываются от военной службы.

Великанов в коррупционном празднике жизни не участвовал. Он отстранился от всего и походил на биоробота – дали задание по службе, он сделал. Ни больше ни меньше. Ноль инициативы. Максимум тупой исполнительности. Никуда не лезть. Ни на что не обращать внимания. Тянуть лямку. Все, установка ясна.

Так и жил, будто во сне. Все потеряло смысл и содержание. И он тоже превращался в пустое место. Бывший воин бывшей великой страны…

Он знал, что таких тысячи. Как в песне поется:

Солдат вернулся, и ему

Молиться бы судьбе.

Но стал не нужным никому

И, главное, себе.

Пробовал топить тоску в водке – не слишком помогало. Уходил в крутые запои. Но ненадолго – была какая-то основа, мощное стремление к самоорганизации, и, как бы ни пил, в девять утра, выглаженный, в отдраенных блестящих сапогах, выбритый, он был на службе.

Никаких привязанностей, никаких обязательств в жизни у него отныне не было. С сослуживцами так и не сошелся близко. Не те люди, мелкие какие-то. Жена ушла еще в 95-м, когда он полировал брюхом грозненский асфальт и нацеливался на дворец президента Дудаева. Она нашла себе добропорядочного надежного борова, сдувавшего с нее пылинки. Дочке одиннадцать лет – единственное светлое пятно. Но живут они далеко, в другом городе, в другой Вселенной… Что в сухом остатке – пустая квартира с казарменным убранством и казарменным же распорядком. Редкие женщины, которые не в состоянии разбить панцирь его равнодушия.

Но оставался в его жизни еще ритм. Тот ритм, который нельзя потерять ни в коем случае – как на маршруте при глубокой заброске. Работа, завтрак, ужин. Спорт – обязательно. Контузия и ранение – личные враги. С ними надо биться нещадно. Поэтому до седьмого пота – двухпудовые гири, боксерская груша, мешок с песком, пробежки, гимнастика. На изнурение. За пределами физических и душевных сил. Без какой-либо жалости к себе. Это поддерживало в нем жизнь. И мучившие до тошноты, до безумия боли и головокружения отступали. Постепенно стальная воля побеждала недуг. Прочная крестьянская натура брала верх… Идти вперед. В ритме.

Время шло. Он получил майора. Впереди маячили погоны подполковника. Компьютерный режим ожидания.

Но однажды программа сбилась. И его переклинило намертво.

Был очередной призыв. И очередной призывник – ярко, вызывающе одетый, с дорогими мобилами, торчащими изо всех карманов, с ключом на брелке «БМВ», который крутил на пальце, двадцатидвухлетний сын хозяина городской сети продовольственных и обувных магазинов.