"Давно не вижу счастливых беременных женщин… Счастливых мам…

Вот она только родила. Пришла в себя… Зовёт: «Доктор, покажите мне! Принесите!» Трогает головку, лобик, тельце. Пальчики считает… На ногах, на ручках… Проверяет. Хочет удостовериться: «Доктор, у меня нормальный ребёнок родился? Все хорошо?» Принесут его кормить. Боится: «Я недалеко от Чернобыля живу… Я под „чёрный дождь“ попала…»

Сны рассказывают: то телёночка родила с восемью ножками, то щенка с головой ёжика… Такие странные сны. Раньше таких снов у женщин не было. Я не слышала.

У меня тридцать лет акушерского стажа…"

"Я всю жизнь живу в слове… Со словом…

"Преподаю в школе русский язык и литературу. Это, кажется, было в начале июня, шли экзамены. Вдруг директор школы собирает нас и объявляет: «Завтра всем прийти с лопатами». Выяснилось: мы должны снять верхний заражённый слой земли вокруг школьных зданий, а потом приедут солдаты и заасфальтируют. Вопросы: «Какие выдадут защитные средства? Привезут ли специальные костюмы, респираторы?» Ответили, что нет. «Возьмите лопаты и будете копать». Только двое молодых учителей отказались, а остальные пошли и копали. Подавленность и в то же время чувство исполненного долга, живёт это в нас: быть там, где трудно, опасно, защищать родину. Разве я чему-то другому учила своих учеников, только этому: пойти, броситься в огонь, защищать, жертвовать. Литература, которую я преподавала, она не о жизни, она о войне. О смерти. Шолохов, Серафимович, Фурманов, Фадеев… Борис Полевой… Только двое молодых учителей отказались. Но они из нового поколения… Это уже другие люди…

Рыли землю с утра до вечера. Когда возвращались домой, казалось странным, что работают городские магазины, женщины покупают чулки, духи. В нас уже жили военные ощущения. И было куда понятнее, когда вдруг появились очереди за хлебом, солью, спичками… Все кинулись сушить сухари… Мыли пол по пять-шесть раз в день, законопатили окно. Все время слушали радио. Это поведение показалось мне знакомым, хотя я родилась после войны. Пыталась анализировать свои чувства и поразилась тому, насколько быстро перестроилась моя психика, каким-то непостижимым образом мне оказался знаком военный опыт. Могла себе представить, как брошу дом, как мы с детьми уедем, какие вещи возьмём, что напишу маме. Хотя вокруг текла обычная мирная жизнь, по телевизору показывали кинокомедии.

Нам память подсказывала… Мы всегда жили в ужасе, мы умеем жить в ужасе, это – наша среда обитания.

Тут нашему народу нет равных…"

"Я не была на войне… Но мне это напомнило…

Солдаты заходили в деревни и эвакуировали людей. Деревенские улицы были забиты военной техникой: бронетранспортёры, грузовые машины под зелёным брезентом, даже танки. Люди покидали свои дома в присутствии солдат, действовало это угнетающе, особенно на тех, кто пережил войну. Сначала винили русских – они виноваты, их станция… Следом: «Коммунисты виноваты…» Сердце стучало от неземного страха…

Нас обманули. Пообещали, что мы через три дня вернёмся. Оставили мы дом, баню, резной колодец, старый сад. Ночью перед отъездом я вышла в сад и увидела, как раскрылись цветы. А утром все упали. Мама не смогла пережить переселение. Через год она умерла. У меня два сна повторяются… Первый – я вижу наш пустой дом, а второй – возле нашей калитки, среди георгин стоит моя мама… Живая… И улыбается…

Все время сравнивают с войной. Но … войну можно понять. О войне мне отец рассказывал, я книги читала…. А тут? Осталось от нашей деревни три кладбища: на одном люди лежат, оно старое, на втором – расстрелянные собаки и кошки, которых мы бросили, на третьем – наши дома.

Даже наши дома похоронили…"

"Каждый день… Я каждый день хожу по своим воспоминаниям…

По тем же улицам, мимо тех же домов. Такой тихий у нас был городок. Никаких заводов, одна конфетная фабрика. Воскресенье… Лежу, загораю. Бежит мама: «Деточка, Чернобыль взорвался, люди по домам прячутся, а ты под солнцем». Я посмеялась – до Чернобыля от Наровли сорок километров.

Вечером возле нашего дома остановились «Жигули», заходит моя знакомая с мужем: она – в домашнем халате, он – в спортивном трико и в каких-то старых тапочках. Через лес, просёлочными дорогами они удирали из Припяти… Бежали… На дорогах дежурила милиция, военные посты, никого не выпускали. Первое, что она мне закричала: «Нужно срочно искать молоко и водку! Срочно!» Кричала и кричала: «Только новую мебель купили, новый холодильник. Я себе шубу сшила. Все оставили, обвязали целлофаном… Ночь не спали… Что будет? Что будет?» Муж её успокаивал. Он рассказывал, что над городом летают вертолёты, а по улицам ездят военные машины и поливают какой-то пеной. Мужчин забирают на полгода в армию, как на войну. Днями сидели у телевизора и ждали, когда Горбачёв выступит. Власти молчали…

Только когда отгремели майские праздники, Горбачёв сказал: не волнуйтесь, мол, товарищи, ситуация на контроле… Пожар, просто пожар. Ничего особенного… Люди там живут, работают…

Мы верили…"

"Такие картины… Боялась ночью спать… Закрыть глаза…

Гнали скот… Весь скот из выселенных деревень гнали к нам в райцентр на приёмные пункты. Обезумевшие коровы, овечки, поросята бегали по улицам… Кто хотел, тот ловил… С мясокомбината машины с тушами шли на станцию Калиновичи, оттуда грузили на Москву. Москва не принимала. И эти вагоны, уже могильники, возвращались назад к нам. Целые эшелоны. Тут их хоронили. Запах гнилого мяса преследовал по ночам… «Неужели так пахнет атомная война?» – думала я. Война должна пахнуть дымом…

В первые дни наших детей вывозили ночью, чтобы меньше людей видело. Прятали беду, скрывали. А народ все равно узнавал. Выносили на дорогу к нашим автобусам бидончики с молоком, пекли булочки.

Как в войну… С чем ещё сравнить?"

"Совещание в облисполкоме… Военная обстановка…

Все ждут выступления начальника гражданской обороны, потому что если кто-то и вспомнил что-то о радиации, то только какие-то обрывки из учебника физики за десятый класс. Он выходит на трибуну и начинает рассказывать то, что написано в книгах и учебниках об атомной войне: получив пятьдесят рентген, солдат должен выйти из боя, как строить укрытия, как пользоваться противогазом, о радиусе взрыва… Но тут не Хиросима и Нагасаки, тут все по-другому… Мы уже догадываемся…

В заражённую зону вылетели на вертолёте. Экипировка по инструкции: нижнего белья нет, комбинезон из хэбе, как у повара, на нем защитная плёнка, рукавицы, марлевая повязка. Обвешаны все приборами. Спускаемся с неба возле деревни, а там ребятишки купаются в песке, как воробьи. Во рту камушек, веточка. Маленькие – без штанов. С голыми попками… А у нас приказ: с народом не общаться, панику не поднимать…

И вот теперь живу с этим…"

"По телевизору вдруг замелькали передачи…

Один из сюжетов: бабка подоила молоко, налила в банку, репортёр подходит с военным дозиметром, водит по банке… Идёт комментарий, что вот, смотрите, совершенная норма, а до реактора десять километров. Показывают реку Припять… Купаются, загорают… Вдалеке виден реактор и клубы дыма над ним… Комментарий: западные голоса сеют панику, распространяют заведомую клевету об аварии. И снова с этим дозиметром – то к тарелке ухи его прикладывают, то к шоколадке, то к пончикам у открытого киоска. Это был обман. Военные дозиметры, которые находились в то время на вооружении нашей армии, не рассчитаны на проверку продуктов, они только меряют фон.