Акеро слушалъ, внимая ему, наклонивши голову, и М. продолжалъ:

– Мысли суть призраки, мѣрами вспыхивающіе, мѣрами погасающіе, никогда не живые, никогда не мертвые, – продолжалъ онъ спокойнѣе. – Мысли суть небесное, безплотное, духъ. Что есть духъ? Духъ – это Я, а Я – Духъ. Міръ не есть духъ, ибо міръ есть гниль и гиль, и духъ въ мірѣ есть ростокъ тамошній, но не чахнущій и едва сводящій концы съ концами, но всесокрушающій, всепобѣждающій, ополчающійся на всё ему чуждое, ибо и послѣднее – скопомъ – на него ополчается, но послѣднее ополчается не по собственной волѣ, но по волѣ создавшаго. Я положилъ начало духу, но мнѣ нѣтъ дѣла: будетъ ли духъ послѣ меня или я унесу его съ собою въ занебесныя дали. Хотя для духа нѣтъ ничего родного въ мірѣ семъ, духъ пригоденъ и для земного, слишкомъ земного: неземной (духъ самъ по себѣ внѣ міра, ибо по ту сторону его), онъ – величайшее орудіе и для цѣлей земныхъ, слишкомъ земныхъ, и для цѣлей вполнѣ неземныхъ: міръ, природа, здѣшнее ослѣпляетъ (а послѣ – низвергаетъ), но для того и духъ, чтобы не впасть въ руцѣ тьмы. Онъ либо средство, либо цѣль. Да будетъ же онъ для насъ не только лишь средствомъ, но прежде всего: цѣлью! Я, отчужденный отъ всего, чуждый всему, отрекшійся отъ земли, обрученъ нынѣ лишь съ Вѣчностію, и мнѣ то вѣдомо, какъ вѣдомо и то, что лишь тебѣ должно о томъ глаголать. Ибо въ тебѣ есть духъ: у тебя есть мысли, и только мысли и суть Жизнь подлинная.

Акеро былъ польщенъ. День обращался въ ночь.

Оба остались въ лодкѣ и на ночь: М. желалъ узрѣть пробужденіе и восходъ кровяного Свѣтила, встающаго изъ моря, – но вовсе не для того, чтобы молиться ему: до исхода силъ. Безлуніе тьмою сіяло въ ту ночь. На разсвѣтѣ, возставши, М. глядѣлъ то на Солнце, то словно за окоемъ, точно зря незримое, сокрытое за полосою, что дѣлила небосводъ на двѣ неравныя части; глядѣлъ онъ: но не растворялся въ созерцаніи бездумно, но, напротивъ, словно сожигалъ узрѣнное: взглядомъ. Онъ не вопрошалъ Солнце и море, но глядѣлъ на нихъ окомъ ненавидящимъ. Тревогою нависъ надъ пространствомъ М.: вотъ-вотъ нѣчто случится. Словно сулилъ онъ опасность: но кому? Вѣдь всепронзающія его очи, подобныя пущенной стрѣлѣ, возвѣщали Смерть; «Смерть глядѣла очами М.» – такъ подумалъ бы любой, увидай онъ его въ тотъ мигъ. Тѣмъ временемъ, М. возгласилъ – небесамъ:

– Міръ долго томился, онъ въ ожиданіи замеръ. И се – настало…пришло… Боги ложные суть племенные, лишь племенные боги; Онъ же – Богъ вселенскій. Мы взыскуемъ Бога Невѣдомаго, и вся внутренняя моя неслышно для прочихъ глаголетъ властно: не о томъ Богѣ вѣщаютъ на востокѣ, не Тому поклоняются; ихъ богъ лживый, ибо и жрецы его лживы. Ибо глаголъ Божій былъ ко мнѣ, сыну не отца своего, но сыну Небесъ, седьмого дня сего мѣсяца, явленный на заснѣженной горѣ, Свѣтиломъ властно осіянной. Подлинно говорю тебѣ: нашъ Богъ – внутри насъ и внѣ насъ. Онъ…Онъ не тотъ, что создалъ злой сей міръ, Оселъ, кричащій И-а, И-а, Быкъ красноярый: создалъ его себѣ на потѣху, и ради потѣхъ сихъ готовъ онъ, жестокій, всеоскопляющій, потопить въ кровяхъ многихъ родъ людской, онъ, отбрасывающій страшну черну тѣнь: на вѣка грядущіе; онъ – богъ не орошающій, но сожигающій: Огнь поядающій – имя ему. Богъ Невѣдомый, напротивъ, – въ тѣни и въ сердца глубинахъ; Онъ по великой своей милости не требуетъ ни жертвъ, ни поклоненія Себѣ. Мы нуждаемся въ Отцѣ, взыскуемъ Его, но и Онъ нуждается въ насъ и насъ взыскуетъ. Богъ подлинный выказываетъ себя въ моей свободѣ, а неподлинные боги, что суть слуги слѣпца, напротивъ, – въ несвободѣ человѣка. Слѣпецъ, создатель, богъ державный, властелинъ, онъ. онъ создалъ бренный сей міръ, Зломъ палимый, онъ – не Любовь, но бѣсъ пустынь… А Богъ подлинный – Не-Сущій, о Немъ и глаголать нельзя, ибо Онъ непостижимъ.

– Поистинѣ, поистинѣ! Близки слова твои … Но всё сіе намъ надобно держать въ тайнѣ, дабы хранить её для немногихъ… Для нихъ лишь будемъ мы благовѣствовать.

– Ты правъ. Было бы безуміемъ, что славнымъ нашимъ прозрѣніямъ повѣрятъ и, повѣривъ, увѣруютъ: скорѣе Солнце съ Луною обручится, ставъ однимъ, иль Земля съ небеснымъ помѣняется мѣстами… воздвигъ Іалдаваофъ гоненіе, и не смолкаетъ брань силъ Четырехъ: въ сердцахъ людскихъ. Но о томъ слово будетъ пространное – и позднѣе. Нашъ Богъ не восторжествуетъ: такъ мнѣ зрѣлось въ видѣніи…И слѣпые, сущіе во Тли, сущіе подъ пятою боговъ ложныхъ, вовѣкъ не прозрѣютъ. И издревле положили низкіе умертвить высокое и во многомъ преуспѣютъ въ томъ. Но родъ чадъ свѣта не погибнетъ вовѣкъ. Но будетъ тѣснимъ.

Прошло нѣкоторое время, и М. началъ пространный свой сказъ:

– Однако пришло время глаголать объ одной судьбоносной встрѣчѣ, глаголать о Ней, Эфироподобной, Падшей-съ-небесъ, виновницѣ меня-нынѣшняго, коренного перелома моего бытія: о Дѣвѣ Свѣтозарной. Она – лучъ небесный, Свѣтъ, падшій во тьму здѣшнюю и претворившій меня – въ Лазурь. Она – Луна подлинная, а не здѣшняя, но она также и серпъ, срѣзавшій, сразившій меня-прежняго. Слезы на глазахъ, когда я глаголю о Ней, но сквозь слезы – Солнце, Солнце! Ликомъ Ея – «Ты – еси» – пронзило стрѣлою.

– У тебя, не такъ ли, были иныя, тѣ, что были до нея, иль былъ ты ими отринутъ? Позналъ ли ты всю роскошь пламенныхъ объятій?

– О да, были. Я вкусилъ всю роскошь любви земной, всё блаженство прикосновеній, всё богатство лобзаній. Но одной, прекраснотелой, высокогрудой, белоланитой, я сказалъ уже послѣ встрѣчи съ Дѣвою Свѣтозарной: «Созданіе нелѣпое, ты, ты возмущаешь мое естество, ты, ты – мертвечина и прахъ, рожденный прихвостнями слѣпого бога, ты, ты – дщерь Земли и Тли, ты, ты – сестра Грѣха. Не вѣдаю, что здѣсь можно любить. У меня першитъ въ горлѣ отъ одного воспоминанія тебя и отъ былыхъ моихъ чувствъ, сгибшихъ годы назадъ; но на дѣлѣ скорѣе ты скучна, скучна – моя страстность вызвана не тобою, и ты не сильна родить её нынѣ. Ты не сильна содѣлать ничего противъ меня, но ты скучна, и это хуже всего! О!». Нѣкоей иной, не менѣе прекраснотелой, сказалъ: «Отъ тебя устаешь быстрѣе, чѣмъ насыщаешься тобою! Ты будешь помнить меня до конца короткихъ твоихъ дней, страдать, плакать и вспоминать: сына Сына Зари, низверженнаго, но непобѣдимаго, битаго судьбою, но не побѣжденнаго, безсмертнаго: въ смертномъ тѣлѣ. Общеніе наше невозможно, и я попусту время растрачиваю, говоря