— Да как тебе сказать, — слукавил Скиф.

— Не горюй, у нашего батальона сегодня полевая подготовка. Вот тебе моя визитка. По ней тебя хоть на тайную вечерю пропустят! Пропуск как в рейхсканцелярии.

Скиф пристально вгляделся в причудливую свастику на визитке.

— Скажи, Кобидзе, ты это серьезно или игра такая?.. «Радикальное движение за новый русский порядок»… Ты ведь нерусский.

— Обижаешь, дорогой, это я не русский? Русский — всякий, кто любит Россию. Я русский по языку, культуре и религии. А теперь пошли, с боевыми товарищами познакомлю.

В штабс-капитане Скиф узнал бывшего фельдшера полкового медицинского пункта. Но долго не мог припомнить, кто скрывается под обликом франтоватого флигель-адъютанта с галунами и аксельбантами.

— Это же Коля Андрейченко из роты Васи Василько, — подсказал Кобидзе. — Из твоего же батальона.

— Я тогда у вас солдатом срочную проходил, товарищ капитан. Вы меня и не упомните уже. Сколько нас всяких было.

— И командиров у вас тоже столько всяких было. Флигель-адъютант браво подкрутил усы, а Скиф засмеялся вместе со всеми. Он смеялся над собой, над своей неизжитой детской тоской по игре «в войнушку». Сколько же государственных мужей — штатских охотно наряжаются в генеральскую форму, чтобы попозировать перед телекамерами… Скиф сам еще с полгода назад с гордостью надевал погоны полковника боснийской армии. «Тот же скоморох, что и вся эта братия», — подумал он.

Ему захотелось уйти. Он повернулся к мальчишкам и увидел, что они накатали-таки свою горку. И первый уже с победой скатился по склону.

— Пойдем с пацанами на санках покатаемся, а? — предложил он Кобидзе.

— Нашел время! Скоро начнется митинг в поддержку «Союза патриотических офицеров». Мы с таким трудом пробили в мэрии разрешение на его проведение.

— Для костюмно-исторического карнавала еще нужно разрешение?

— А ты не видел, сколько милиции нагнали? Тут собрались лучшие силы общества, которые станут во главе силовых структур в освобожденной России.

— Так это, говоришь, не игра? — удивленно спросил Скиф и с недоверием покосился на повязку со свастикой на руке Кобидзе.

— Игрушки закончились. Доигрались уже.

— А оружие у вас есть?

— Это не самое главное. Если надо будет, в бою добудем. Помолчи, дорогой, — митинг начинается.

— Ладно, я в такие игры не играю.

Этот карнавальный винегрет разбавляли милиционеры и омоновцы. У них также разгорелись глаза от пламенных речей, которые доносились с трибуны, как и у остальных присутствующих. Вояки в милицейской форме — диковинных шлемах со стеклянным забралом и щитами — казались еще одной костюмированной группой на этом сборище.

Юркие торговцы из-под полы продавали в толпе спиртное. Милиционерам наливали за так. Закусывали остывшими черствыми пирожками. Скиф съел один такой. Кусок непрожаренного теста холодным комом опустился в желудок, вызывая позывы на рвоту.

На трибуне толпились генералы в потертых шинелях и побитых молью папахах. Полковников было поменьше. Попадались среди них и переодетые штатские в смешных куцых пальтишках новой русской армии, подполковники и майоры запаса — политики из третьего эшелона власти.

Все разглагольствовали о гражданской ответственности за судьбы Родины. Призывали каждого к покаянию за развал Отечества.

— Уж я-то ничего не разваливал, господа хорошие, — пробурчал Скиф. — На наших же костях снова хотите сесть нам на шею и нами же погонять.

— Не бубни, дорогой, — одернул его Кобидзе. — Это ж депутаты Госдумы!

Глядя на трясущиеся щеки ораторов, на их трусоватые глазки, Скиф вновь пожалел, что попал в этот музей доисторических мумий. Но рядом были Кобидзе и Коля Андрейченко, другие ребята в десантных тельниках. А с ними и воспоминания о прошедших годах. В том же мире осталась романтическая история об афганском пленении московской журналисточки и ее пылком возлюбленном. Забраться бы сейчас с братвой в какой-нибудь кабак да выговориться до пустоты…

Скиф перемигнулся с мальчишкой, который перевернулся на санках. Тот показал ему язык и запустил снежком в наглую ворону, которая каркала, пытаясь перекричать патриотические лозунги с замполитовскими интонациями, летящие из громкоговорителей.

* * *

Потом была поездка на автобусах в центр военной подготовки. Располневшие на гражданке бравые парни в камуфляже лихо «махались» с условным противником. Скиф всего неделю тому назад видел такие представления в натуре, потому местная художественная самодеятельность показалась ему слишком пресной.

В Москву вернулись вечером и всей гурьбой завернули в какой-то подвальчик. Столы уже были накрыты. Официанты в русских косоворотках и смазных сапогах раскладывали по столам расписные деревянные ложки. Музыканты в таких же нарядах наяривали кабацкие песенки: «Девочка Надя», «Бублички», «У самовара — я и моя Маша». Кобидзе распоряжался здесь как хозяин.

— А я и есть хозяин, — объяснил он Скифу. — «Блок нацединства» купил кабачок у одного еврея, который слинял в Израиль. Думали назвать его «Мюнхенский гаштетт», да префектура не позволила.

— Префектура, — хмыкнул Скиф. — А констеблей, нукеров или мандаринов еще не завели реформаторы?

— В Ленинграде… то есть в Питере, городовые держиморды ходят.

— Тогда скоро Ельцина коронуют…

События давних лет, которые так живо стояли в памяти Скифа, у его старых приятелей давно поблекли. Тут почти все — от монархистов до фашистов — прошли через Чечню. Первое в истории национальное унижение, изгнание русских из насиженных мест за Сунженской линией, потеря построенного и населенного русскими Грозного кровавым рубцом проходила по их памяти. Скиф мог их понять. Он своими глазами видел, как была распластана Югославия, стравлены на резню братьев ее народы. Было и в этих русских солдатах, собравшихся в кабачке, что-то униженное, затравленное. Разговора не получилось. Потому что каждому очень скоро надоело врать, а горькую правду в глаза говорить ох как не хотелось…

* * *

— Славяне, можно к вам присоединиться? — Длиннющий казак в донской форме, бренча шашкой, подошел к их столику с бутылкой водки и миской пельменей. — Задолбали братцы-казаки своей политикой, пожрать спокойно не дадут.

Он опустился за стол рядом со Скифом и принялся ловко закидывать в себя пельмени. Ел много и жадно. Как большинство очень худых людей, он, наверное, мечтал когда-нибудь солидно поправиться. Как и все очень худые и очень высокие люди, он сильно горбился, втягивая голову в плечи, но все равно издалека был похож на жердь. Черные отвислые усы под длинным крючковатым носом делали его лицо тоже сильно вытянутым.

— Сними ты картузик свой, — сказал Скиф. — Амуничку поэкономь и расслабься.

— Казацкий обычай, — вздохнул долговязый, — велит сымать фурагу только в церкви или перед знаменем.