Последним встал Уакаран, однако в облике его ничто не говорило о том, будто мастер церемоний поступает вопреки своему желанию.

– Боги милостивы к людям, – после долгого молчания сказал Таури. Уголок его рта тронула торжествующая улыбка. – Надеюсь, они не оставят вас без моего присмотра, но принесут на землю и чудеса. Я верю в это, хоть пока их и не понимаю.

В столицу аймара пришел праздник.

Еще ночью, по слухам, дом богов пролетел высоко над всей землей и просыпал на изнанку неба волшебный порошок, отчего тучи растворились в холодном небе. На нем проступили мерцающие светлячки звезд.

Но Кетук их не видел – он встал утром, как обычно, вместе с восходом осеннего Солнца. Никто из домашних даже не собирался в этот день приступать к общественным работам на очистке каналов, и лишь Кетуку пришлось спешно облачаться в отстиранную накануне праздничную одежду. Он надел короткие штаны до колен, шерстяные носки и рубаху без рукавов, а поверх этого слишком легкого для июня наряда – шерстяной плащ с маленькой золотой пластиной.

Он уже не считался новобранцем, поскольку успел поучаствовать в настоящем военном походе за перевал.

– Кетук, посмотри, ничего нигде не торчит?

Одна из старших сестер повертелась перед ним в новом платье, густо украшенном маленькими, вышитыми красной ниткой цветами. На подоле они особенно выделялись – нить для узора там была применена более толстая. В талии девушка стянула платье пояском, усеянным маленькими округлыми раковинами.

– Спереди, – встрял ее младший брат и прижал ладонь ко рту, пряча ухмылку. Над верхней губой у него пушились усики, но выщипать их ему пока не давали.

– Где? – встрепенулась девушка.

– Слушай его больше, – проворчала мать.

– Вот же!

– Кирпичом бы так и дала, обманщик!

– Тихо, дети, – счел нужным выступить отец. – Негоже ссориться в такой день.

Все это было ранним утром. С того времени Кетук успел явиться в казарму, получить новенькую пращу с тремя гладкими камнями и золотой клинок. Его определили в охранение, на почетное место всего в двадцати шагах от пирамиды Солнца.

Десятник выстроил их слишком рано, задолго до начала шествия и ритуального жертвоприношения с участием самого главного бога, светлокожего и рыжеволосого Энки.

Ни Синчи, ни пращник в войске уже не состояли. Их направили на работу в общине. Лекарь не смог откачать яд из раны Унако, к тому же в ней завелась личинка и выела ступню воина, вот и пришлось отрубить ее. Кетук недавно встречался с ним на городской площади, во время обычного вечернего обхода лавок – бывший пращник теперь занимался тем, что смешивал глину для посуды.

Воспоминания о походе в лес много дней преследовали Кетука, особенно одно. На недолгой стоянке возле озера, когда они ожидали возвращения из похода второй части армии, ему пришлось поучаствовать в лечении соратника. Тот объелся несвежего мяса, не дождавшись, когда оно толком проварится. Вдобавок он запил его речной водой. Жрец приказал привязать больного за руки и ноги к четырем деревьям, а потом вооружился серебряным крюком на палке, затолкал ее парню в рот и ловко выковырнул из желудка куски вонючего мяса. Солдат потом рыдал от боли и благодарности…

У самого Кетука тоже не обошлось без проблем. Утром, уже в горах, он обнаружил на ногах гноящиеся болячки и наросты. Только натирание едким соком травы, показанной ему десятником, и ночной холод в последующие дни свели на нет эти язвы.

Помнил он и вкус черной маримоно, обжаренной на костре. И огромного кондора, что однажды ранним утром пролетел в недостижимой выси над лагерем, словно не замечая людей. И еще удалось Кетуку набрать красноватых листьев, разъедающих камень, как подарок отцу. Он своими глазами видел целые полчища мелких птиц, что проделали в скалах норы – сначала натирая их листьями, затем долбя слабыми клювами.

Не забыл он также, как по просьбе Унако помогал тому выделать голову дикаря, выменянную им на ночь с «его» девицей. Кетук пробил во лбу черепа дырку, через которую палкой выковырял мозг, а Унако вынул глаза, отрезал язык и набил трофей сухими пальмовыми листьями. Потом ему пришлось зашивать иглой кактуса и ниткой из плаща ноздри и рот.

Кетук был рад, что побывал в военном походе, остался жив и почти не пострадал. Теперь к нему в армии было совсем другое отношение. Пусть Кетук и не принес из похода вражеских голов, как сделали многие другие, – зато он захватил в плен двух молодых и сильных лесных людей, способных принести пользу аймара.

Например, сегодня. Десятник утром вполголоса сказал ему, что главными жертвами нынешнего праздника выбраны именно его бывшие пленники.

Рассеянно глядя на приготовления к торжеству, Кетук не особенно связно вспоминал, как встретился после разлуки с Арикой и как подумал в тот момент о девчонке-дикарке, что прибилась к пращнику Унако. «Моя Арика лучше», – засела в тот момент в голове мысль, а перед глазами воина все крутилась смуглая, почти черная лесная дева. Она вытворяла на расстеленном плаще такие чудеса, что Кетук забыл обо всем на свете.

– Ну что, когда в десятники выбьешься? – хлопнул его по плечу отец Арики, после чего уважительно приобнял. – Ты храбро бился, сынок, мне друзья рассказывали.

После чего старик вдруг вышел из комнатушки, оставив дочь наедине с будущим родственником, отцом своих внуков. У Кетука пересохло в горле, и он вновь покраснел, припомнив свое тогдашнее смущение. Арика же внезапно шагнула к нему и прижалась к жениху головой, старательно избегая касаться его чем-то еще.

– Скорее бы этот год прошел, – сказала она.

– С богами это будет просто, – кивнул Кетук. – Не заметим, как промелькнет в трудах и праздниках.

– Я слышала, что они поделятся с нами своим волшебным оружием и небесной едой. – Арика подняла на него глаза и несмело обхватила тонкими руками за пояс. – И тогда нам не придется сеять кукурузу и держать такое войско. Все будут делать что хотят, хоть плясать день напролет.

– Хорошо бы. Только я не думаю, чтобы боги желали нам праздности.

Сейчас, когда праздник уже накатывал на Храм, зародившись на многочисленных улочках города, Кетук забыл о своих сомнениях. Давно он не видел такого яркого шествия. Его главный «поток» возник у стен дворца, где празднично обряженные жрецы, почти невидимые за пышными золочеными одеждами, образовали правильный треугольник с мастером церемоний во главе. Танцуя, они медленно приближались по широкой улице к подножию пирамиды.

Дорога перед ними была свободна. Никто не имеет права ступить на нее, пока не будут изгнаны многочисленные темные сущности, падкие до музыки. Слаженно играли флейтисты, не забывая совершать ритмичные движения бедрами и взмахи руками. Оглушительно стучали барабаны, раскатывая дробные звуки по лестницам словно речные окатыши. Истово завывала огромная золотая труба, вгоняя аймара в священную дрожь. На грани слуха, но оттого не менее пронзительно вплеталась в общий ритм чапареке, которой не мешал даже переливчатый звон десятка бубнов.