– Ну, спасибо тебе, вот спасибо! – бухтел он себе под нос, заходя в морг и не удосужившись проверить, идет ли за ним Маша.

«Кого это он благодарит? – думала Маша. – Убийцу нашего, что ли?» Она еще не оправилась от утреннего потрясения, когда он чуть не выгнал ее с Петровки, отстранив от дела. Бешеный! Солдафон и грубиян. Хотя, конечно, она сама уже поняла, что Катя не могла попасться маньяку просто так, случайно по дороге. По дороге к ее квартире. Значит, он знает о ней, знает ее… И от этой мысли становилось страшно и одновременно, как у гончей собаки, поднималась волна возбуждения, откликаясь дрожью в кончиках пальцев. «Я поймаю тебя, – твердила она невидимому противнику уже в тысячный раз. – Ты же сам не против, правда? Ты устал доказывать свою правоту бездушному миру… Сбрось груз со своих плеч, появись, страшный невидимка!»

Маша даже огляделась по сторонам – на случай, если он все-таки появится. Но нет, прямо перед ней возвышалось здание морга: Андрей придерживал для нее дверь. А за спиной шумела-гудела летняя московская улица.

Пока они шли по коридору с веселым желтым линолеумным полом, Маша старалась не думать о том, что увидит. Увидели же они сначала внушительную фигуру Павла, только собравшегося выйти на перекур. Андрей кратко представил их друг другу, и патологоанатом галантно поклонился.

– Яковлев, тебе всегда так везет на стажеров? – поинтересовался он, резко раздумав курить.

– Не всегда, – буркнул Андрей. – К счастью.

– Грубиян, – интимно наклонился над Машиным ухом Павел. – Но под внешне неказистой оболочкой бьется доброе и благородное сердце.

– Вот всегда так, – пожаловалась Маша Павлу, сразу войдя в его игру. – Как доброе сердце, так неказистая оболочка. Где справедливость?

– В сказках Шарля Перро, – серьезно ответил Павел. – Я их сейчас как раз перечитываю своему младшенькому. Там чудище с добрым сердцем пусть только под конец, но превращается в принца. Для этого нужно его поцеловать – я имею в виду чудище. Хоть оно и очень противное. – Паша ухмыльнулся: – Поцелуйте Яковлева, Маша, а? А ну как он преобразится? Будет хоть изредка доставлять собою приятное эстетическое впечатление, а то ведь вокруг всё трупы, трупы, и все такие, знаете, безобразные… Фу!

Маша рассмеялась, а Андрей повернул к ним красное, гневное лицо:

– Кончай болтать, Рудаков! Что по нашему трупу?

– Ваш труп, надо признаться, стал у нас селебрити. Очень специфический способ убийства… Но – пройдемте в мою келью.

Павел сделал широкий приглашающий жест, и они зашли в прозекторскую, где под белой простыней уже ожидал «их» труп. Павел краем глаза глянул на враз позеленевшую Машу.

– Ммм… демонстрировать всего, так уж и быть, не стану. Зрелище неаппетитное и для бывалых глаз. А уж смотреть на такое юной леди… Вот, покажу лишь ручку, – и он целомудренно приподнял край простыни, укрывавший руку. Но что за руку! Кожи уже не оставалось, а в нескольких местах не имелось и мяса – была видна кость. Маша вскрикнула и вцепилась в побледневшего Андрея.

– Что это? – поднял он глаза на Пашу.

– Точно судить не берусь – я не энтомолог.

– Кто?

– А… специалист по жукам и прочим насекомым. Это муравьи. Вполне, с моей точки зрения, банальные – я тут снял тебе десяток, отложил в баночку. Муравьи, как выяснилось, совсем даже не вегетарианцы…

– Ты хочешь сказать, что она умерла от укусов муравьев?

– Нет. – Павел снял перчатки и устало провел рукой по лбу. – Я делал вскрытие: у нее не выдержало сердце. Ребята, которые приехали на вызов, сказали, что там все кишело этими тварями. Они ели ее живьем, а никто не слышал – стены были звукоизолированы, похоже… Баба эта подрабатывала – то ли экстрасенсом, то ли колдуньей. Клиентов принимала у себя. Поэтому и стены звуконепроницаемые – не хотела, видно, чтобы соседи слышали. Ну, они и не слышали. Слушайте, больше рассказать я вам все равно не смогу, давайте я все-таки пойду покурить, а?

Маша и Андрей вместе кивнули. И пошли к выходу – Маша почти бежала. Ничего не объясняя, она вылетела на улицу, отбежала за угол. И тут ее вырвало.

Андрей нашел ее несколькими минутами позже: она жадно вдыхала загазованный воздух. Протянул старорежимный – огромный, в клетку – носовой платок. Маша только благодарно кивнула.

– Пойдем, – сказал Андрей. – Вот поэтому тоже я не хотел, чтобы ты занималась этим делом. Вообще, на трупы смотреть – то еще счастье. А наш парень орудует так, что зрелище даже не для слабонервных патологоанатомов.

– Я не попрощалась с Павлом, – тихо сказала Маша.

– Ничего. Он поймет. Садись в машину.

Они тронулись в молчании, и, остановившись в пробке, Андрей взглянул на Машино лицо: все еще бледное с внезапно появившимися глубокими тенями под глазами. Его захлестнуло острое чувство вины.

– Прости, что хотел забрать у тебя дело, – наконец произнес он. – Я очень боюсь… – Он запнулся. – За тебя. Такое дело не должно быть первым, понимаешь? Его хорошо бы вообще не иметь за всю сыщицкую жизнь, а тут ты – стажер. – Он хотел еще добавить, что она выпускница престижного юрфака, из интеллигентной семьи, балованная девочка, которая про муравьев только и знает, что в приложении к стрекозе, по басне Крылова Ивана Андреича.

– У меня было менее безоблачное детство, как ты думаешь, – сказала Маша, будто подслушав его мысли.

– Ну-да, ну-да, – согласился Андрей, но видно было – не поверил. Предполагая, что его понятие об облачности-безоблачности детских лет таки отличается от Машиного.

Он довез ее до дома и даже довел до квартиры, за что Маша была ему благодарна: ноги вдруг показались ей ватными, а голова слегка кружилась.

– Все, – сказал он, почти поставив ее у двери. – Отдыхай. Завтра будет много дел, и… Да! Попроси родителей поменять замок, о’кей?

И быстро стал спускаться по лестнице. Маша хотела его окликнуть, чтобы сказать… Что? Спасибо, что ты заботишься обо мне, хотя не должен и тебе это совершенно неинтересно. Спасибо, что оказался лучше, чем я о тебе думала? Или еще более бредовое: ты знаешь, мне с тобой так спокойно, как давно ни с кем не было. Давно – наверное, со времен папы…

Но Маша только провернула ключ в замке и вошла – почти упала в тишину и привычный полумрак прихожей.

Маша усмехнулась и тут же себя одернула: ирония на месте преступления была неуместной. Однако удержаться сложно: квартира Аллы Ковальчук, или Аделаиды, как она себя называла, являлась воплощением китча: везде позолота, вычурный изгиб – эдакое новорусское барокко. Андрей осматривал комнату, где, собственно, и произошло убийство и где Аделаида принимала своих «клиентов». Машу он туда не пустил: даже дверь закрыл. Но запахом распада – страшным, сладким – на нее все равно пахнуло, и она не стала сопротивляться. Она вообще решила Андрею не перечить. По мере возможности. И ругаться тоже исключительно по важным поводам, вроде доказательства своей – несомненной – правоты.