Пленного князя держали в башне. Внизу располагалась стража, и охрана денно и нощно обходила подножие башни, следя, чтобы никто не подходил близко.

Опершись на каменный парапет, подавшись вперёд, Владимир жадно раздувал ноздри, подставляя лицо ветру. Ветер шёл с востока и нёс запахи земли, леса и реки, а князю казалось, что он чует тёплый дух русского хлеба и мёда. Много пришлось ему поскитаться по Руси, спасаясь от гнева отца. В каких только городах не побывал, годами Галича не видел - а вот поди ж ты, трёх месяцев не прошло на чужбине, а затосковал. Может быть, потому, что там, в Новгород-Северском, во Владимире-Волынском, в Киеве, Владимире-Залесском и Чернигове, он был всё-таки на Руси, а здесь другая страна? Там он был изгой, но свободный, а здесь он пленник…

Ветер последний раз омахнул разгорячённое лицо галицкого князя незримым рукавом и стих, ослабев. Разочарованный, Владимир склонил голову на руки.

Две лёгкие руки легли ему на плечи, знакомое живое тёплое тело прижалось к боку.

- Почто закручинился, князюшка мой, сокол ясный? - промолвила Алёна. - Не томись напрасной думой, не рви сердца.

Владимир не поднимал головы. От ласковых слов жены под ресницами стало мокро, и он ещё крепче стиснул руки, ещё ниже склонил голову.

- Что за тоска тебе сердце гложет, лада мой? - Алёна силой привлекла его к себе, гладя по волосам. - Какая гнетёт тоска-кручина?

Владимир наконец поднял голову, взглянул Алёне в глаза и отразился в них - похудевший, с отросшей бородой, в которой блестела седина, с тёмными, провалившимися как у святых страстотерпцев на иконах глазами, постаревший за неполных три месяца больше, чем за пять лет. Знал, что и Алёна высохла - не потому, что худым было их житье - правду сказать, мог бы Бэла и получше содержать пленника! - а от тоски и тревоги за своего милого.

- Больно мне, - с трудом выговорил он. - Не могу я больше. Может… - Он с тоской посмотрел на крышку лаза, ведущего вниз.

Алёна поняла его взгляд.

- Не смей! - прошептала она. - Ты князь, а не холоп! Не думай даже унижаться перед ним!

- Алёна! - с мукой выкрикнул Владимир, срывая с себя её руки. - Да что ты говоришь-то! Не могу я больше! Не могу! Домой хочу! На Русь! Хоть изгоем - но на Русь! В Галич хочу! Боярам бы в ноги поклонился. Пущай их советы, пущай что угодно - лишь бы домой! Тяжко мне!

Алёна отступила, прижав руки к груди.

- Боярам? В Галич? - прошептала она. - А ты забыл, как они меня убить хотели? Как ты бежал от них - меня спасая и детей? А ты…

- Помню я всё! - рассердился Владимир. - Да сердце болит! Не могу я больше! Не могу! Кажется, сойди ко мне божий ангел, молви: «Ворочу я тебя на Русь, посажу на галицкий стол, только отрекись от самого дорогого»…

Не дослушав, Алёна закрыла лицо руками и поспешила прочь. Укрывшись в шатре, как подкошенная, рухнула на колени перед укреплёнными на шесте образами, зачастила, осеняя себя крестным знамением:

- Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже! Спаси и помилуй! На тя уповаю - просвети разум Владимира, укрепи дух ему… и ниспошли нам спасение! Господи Боже! Спаси и помилуй! Ниспошли ему помощь и спасение! Не о себе прошу - о Владимире и сыне! Господи, Господи, Господи…

Внизу ходила стража. Попарно, сторожась не то лихих людей, не то доброхотов пленного князя. Иногда Владимир, бродя по вершине башни, поглядывал на них сверху. Много бы он дал, чтобы так же прогуляться по земле. Камень, окружавший его, наводил тоску. И ветер стих, и шатёр совсем стал похож на лебедя со связанными крыльями. Вот-вот придёт княжий повар, возьмёт за горло, перережет тонкую шею и начнёт свежевать, чтобы подать к столу.

И, словно отвечая мыслям о лебеде, над башней взвилась стрела. Описав полукруг над головой князя, она упала на камни, и Владимир осторожно выглянул вниз - а ну, как подослал Бэла к нему убийц и те лишь ждут, чтобы он высунулся наружу?

Над заборолой взлетела ещё одна стрела, упала наземь. Потом, через некоторое время, ещё две.

Медленно, осторожно, вдруг испугавшись всего на свете, Владимир перевесился через край. Внизу стояли двое угров-сторожей, которые, явно развлекаясь, стреляли из луков. Сейчас один озирался по сторонам, а второй запрокинул голову и, заметив высунувшегося Владимира, приветственно помахал князю рукой, отвесив короткий поклон.

Этот жест вдруг напомнил Владимиру, кто он такой. Досада на себя взяла верх. Пусть он в плену, но он князь, и холопы не смеют обращаться с ним как с ровней.

- Вы кто такие? - сердито окликнул он их.

- Привет тебе, король Вольдемар! - крикнул один. - Я есть Ворш, а то Ласло, мой товарищ. Мы хотим говорить с тобой!

- Говорите, - кивнул Владимир, с высоты своей башни озираясь по сторонам.

- Слухи есть из твоей родины, король Вольдемар!

- Что? - Владимир еле удержался, чтобы не прыгнуть вниз. - Из Галича?

- Так есть! Война там! Наш король Бэла послал туда новые войска! Твои люди не хотят больше нашего Андраша! Хотят своего, русского князя!

- Правда ли? - Не поверив своим ушам, Владимир свесился вниз.

- Правда! Галичане мятутся! Они хотят искать нового короля!

Владимир прислонился к каменной ограде, до зелёных кругов под веками зажмурил глаза. Галичане, его галичане! Наконец-то они опомнились, поняли, кто есть кто. Но - тут же охладила его восторг шальная мысль, - Кого призовут они? Ведь он в плену. Позовут ли галичане Романа волынского или поищут кого-нибудь ещё?

- Эй, король Вольдемар, - позвали снизу. - Ну как, добра ли весть?

- Добра, - отозвался Владимир и, помедлив, расстегнул на запястье серебряное обручье. - Это вам! Как будут вести, приходите ещё!

Сторожа вдвоём кинулись за упавшим в траву обручьем, а Владимир опустился на колени и, подняв глаза к небу, зашептал молитву.

Ростислав не медлил. Подняв дружину, он наскоро собрался, простился с женой и дочерью - в глубине души уже мнил их княгиней и княжной галицкими, - и через малое время был уже в пути.

Дни стояли солнечные, тёплые и удивительно свежие. Лето подошло к своей макушке и щедро дарило земле свою благодать. В лесах уже почти умолк птичий перезвон, но зато на смену ему разливался пряный густой аромат зацветающей липы и басовито гудели над нею пчелы. Изредка из пролетающей тучки орошал поля и леса мелкий дождик, после которого трава и кусты блистали алмазами росинок, и мир обряжался в яркие краски.

Дружина ходко рысила по накатанной дороге. Ростислав скакал впереди, а его вой коротали время за разговорами, благо места вокруг были мирные. Больше всех старался Нечай. В прошлом был он одним из самых молодых дружинников Ивана Берладника - восемнадцати лет пришёл в его дружину, разделил с князем все тяготы изгнания и сопровождал потом его мёртвое тело из Салоник в Звенигород, а после вместе с несколькими товарищами разыскал вдову и сына и поведал им о судьбе князя. Сейчас он возвращался домой и, откинувшись в седле, вовсю разглагольствовал, вспоминая родную Червонную Русь.