– Итак, начнем сначала. По словам Яны выходит, что она случайно подсказала Ильинскому решение уравнения универсальной бинарной волны, при этом совершенно не думая о последствиях. Отмечу, что без ее помощи решение такого типа задачи миллион Ильинских искали бы десять миллионов лет, хотя дело не в этом, а в том, что Яна кто угодно, но только не дура. Я, например, считаю ее жеманной беспринципной вралью, но в уме и профессионализме ей отказать невозможно. Тебе же предлагается верить, что элохим, эксперт по человеческой цивилизации с опытом в десять тысяч лет, не потрудилась узнать, над чем именно работает Савва, не оценила рисков вмешательства, и хотя бы на уровне здравого смысла не сложила два и два, чтобы понять, чем может обернуться помощь в работе специалиста военного научно-исследовательского института. Похоже, она не слишком высокого мнения о твоих интеллектуальных способностях.

Я хотел ответить, но Стелла подняла ладонь и сказала:

– Продолжим. Яна заявила, что появилась в лаборатории у Ильинского сразу же, как только Сфера вероятности выдала катастрофический сценарий, и решила вмешаться, чтобы эту катастрофу предотвратить. Вопрос: почему тогда одновременно с ней туда не ввалились мы с Бобом? Ты знаешь, что информация Сферы одинаково доступна и элохимам, и нам, аналитики у нас работают одного уровня, к тому же, чтобы увидеть ближайшую фатальную перспективу и аналитиком быть не нужно. Почему мы не попытались немедленно взять ситуацию под контроль, чтобы не допустить к Ильинскому элохим, а сидели сиднями больше суток? Ответ очевиден: потому что на тот момент, как Яна театрально явилась перед несчастным Саввой, никакого ядерного катаклизма в сценариях Сферы не было. Он появился только тогда, когда она убедила Ильинского бежать за границу – и вот тут да, тут вероятность атомной войны подскочила в разы, и мы вмешались, но, к сожалению, опоздали. Понимаешь, о чем я?..

Я молчал. Стелла приподняла бокал, прищурилась и посмотрела на меня сквозь искристое золото.

– Не хочешь понимать, – сделала она вывод. – Не в состоянии отказаться от бинарной оппозиции добра и зла, где твоя драгоценная Яна – это добро, а я, соответственно, зло, чудище и людоед, поэтому и предположить не можешь, что это именно она, Ишим Йанай Элохим Меген, стремится втравить человечество в последнюю самоистребительную войну, а отнюдь не я, скромная шеда мадиах. И это не твоя вина, это вообще присуще каждому человеку: принимать собственное благо за абсолютную точку отсчета, относительно которой определяется добро и зло, а потому добро для вас это жизнь, здоровье, богатство и счастье, а зло – нечто прямо противоположное, болезни, война, насилие, бедность, смерть. Убери из системы координат человека, и с точки зрения вечности добро и зло станут абсолютной условностью. Но если продолжать считать частное благополучие человека критерием для определения зла и добра, то добрее меня во всем мире никого не сыскать, уж поверь.

Я сидел и рассматривал публику. Нервная женщина с бокалом вина подсела за столик к одинокому мужчине в сером пиджаке. Они молчали и на лицах обоих было то мучительно неловкое выражение, когда два одиноких человека стараются придумать тему для разговора.

– Я уже говорила, что вы – раса войны, люди кризиса, – продолжала Стелла. – В этом ваша слабость – и ваша сила. Вы неустойчивы, непредсказуемы, с трудом управляемы, агрессивны – но именно в кризисных ситуациях проявляете свои самые лучшие качества, как раз те, которые являются ключевыми критериями для прохождения Испытания. Безусловно, бедствия, катастрофы и, в особенности, война сопровождаются проявлениями крайнего ожесточения и невероятными зверствами; вы способны творить друг с другом такое, что даже мне порой смотреть тошно – а я повидала виды, будь уверен. Но есть еще и статистика. Дело в том, что совершенными чудовищами в критических условиях становятся те, кто и в обыденной жизни, прямо скажем, высокой нравственностью не отличался – просто катастрофы и войны дают им повод распоясаться окончательно. Основная же человеческая масса в состоянии покоя не проявляет себя ни преступно, ни героически: живет себе человек, средне так, обычно, как все – родился, учился, женился, трудился, лечился, помер. И так по кругу. Но случись вдруг беде, и тот же самый человек, самый обыкновенный, с высокой долей вероятности становится не просто героем – подвижником: спасает товарищей, не щадя своей жизни; бросается в бурный поток, рискуя собой, на выручку утопающим; детишек несет из огня, ложится на пулемет, делится последним куском, когда сам голодает, и все прочее в таком духе. И чем страшнее беда, тем таких людей больше – и силу, приобретенную в преодолении кошмаров битв или катастроф, они сохраняют на всю свою жизнь. На тех, кто достойно прошел последнюю мировую войну, даже у нас нет никаких средств воздействия, бесполезно. Их воля выкована из оружейной стали и закалена кровью и потом. Вот почему, друг мой Витя, нам бедствия и военные катаклизмы без надобности. Я вовсе не хочу, чтобы вы страдали и бедствовали; напротив, для меня лучше, чтобы вы были благополучны, чтобы стремились к благополучию, чтобы оно стало основной вашей жизненной целью; я хочу, чтобы людям не нужно было по-настоящему бороться за жизнь, принимать непростые решения, делать выбор, чтобы у вас было как можно больше времени на удовольствия и развлечения, потому что общая беда вас сближает и делает лучше, а маленькое частное благополучие творит завистников, праздных злопыхателей и эгоистов.

Мужчина в сером хлопнул рюмку для храбрости и принялся рассказывать анекдот. Женщина слушала и невесело, натужно смеялась.

– Здесь нет ничего личного, Витя. Я не испытываю какой-то ненависти к роду человеческому. Некоторые мне даже симпатичны – вот ты, например. Просто я действительно считаю этот проект…ну, как бы сказать корректно…сырым, пусть будет так. Понятно, что Ветхий Днями не ошибается, но в данном случае мне очевидно, что для соответствия заданным критериям Эксперимента вас нужно постоянно держать в кризисном тонусе – да вы и сами об этом догадываетесь, и почти тысячу лет самые волевые и сильные из вас ради того, чтобы вырваться из круга смертей и рождений, с готовностью ложились под меч, шли в огонь, на арену ко львам, а за неимением всего этого “зажигали беду вокруг себя”[11] и уходили в какие-нибудь дикие пустыни и дебри, где что ни день – то борьба за физическое выживание. Но я как ученый отказываюсь принять состоятельность сущностей, которым для эффективности требуется постоянный стимулирующий раздражитель и которые разлагаются в состоянии покоя. Весь ход Эксперимента пока подтверждает мою правоту: количество прошедших Испытание единиц в благополучное мирное время практически сходит на нет. Еще немного – и наша точка зрения будет подтверждена опытным путем, а у элохимов уже не осталось ходов, они проигрывают в этой партии – и, естественно, готовы пойти даже на отчаянные меры: например, ахнуть по человечеству последней, смертоносной войной, надеясь, что резкое сокращение количества приведет к росту качества. Рискованный ход, да и запрещенный со времен Потопа к тому же, но иначе они обречены на поражение. Так что твоя маленькая подруга Яна вовсе не старается спасти человечество от ядерного пожара: она как раз тащит Савву туда, где решение о нанесении первого удара примут куда скорее и проще, чем здесь. Это как вложить зажигалку в ладонь пироману, у которого руки чешутся, и указать на фитиль к цистерне с бензином. Она сама придумала эту комбинацию и теперь стремится разыграть ее до конца.