напали мародёры: близкий друг Алексея, Володя Розенберг, однажды приехал и вывез всё, что было в доме, даже батареи скрутил. Я позвонила ему. Он ответил так, как думали в тот момент почти все:

— Но ведь тебе это больше не нужно. И это не твоё, а выйдет он нескоро.

Так я начала потихоньку понимать новую логику происходящего. Кстати, батареи я уговорила вернуть — мне дом продавать, зима наступает, без отопления нельзя, а мне его надо продать, чтобы отдать сюрпризные для меня Лёшины громадные кредиты.

Дом, кстати, тоже оказался заложен.

Шкафы, шкафы. Скелеты, скелеты.

Как, в какой момент у меня отключился мозг? Хотя нет — я ведь доверяла мужу. Зачем тогда замуж выходить, если не доверяешь.

Мама Алексея, Татьяна Васильевна, сразу забрала у меня ключи от их московской квартиры. Я ни разу ими не пользовалась, и меня это уже не слишком задело, это был не самый крупный сюрприз, в конце концов она всегда терпеть меня не могла. Имеет право, я уважаю право одного человека терпеть не мочь другого. Хуже было то, что она немедленно, как только Алексея арестовали, подала на него в суд.

Слава богу, это был гражданский иск — хотя в любую секунду он мог превратиться в новое уголовное дело. Татьяна Васильевна оспаривала завещание Лёшиной бабушки, известной разведчицы Зои Зарубиной. Бабушка за год до этих событий завещала Алексею свою половину квартиры, а вторая у него и так была. Татьяна Васильевна доказывала, что завещание поддельное. Предполагалось, что его Лёша подделал. Бабушка была ещё жива, но после инсульта, и спросить её мнения возможным уже не представлялось. После смерти бабушки спорная половина квартиры досталась бы единственной прямой наследнице, то есть маме.

Собственно, я поначалу подумала, что таким крайне опасным для Лёшиной ситуации образом его мама оберегает квартиру на Арбате от моих возможных посягательств. Но, во-первых, как ни крути, а никаких прав на неё мне не переходило, все свои имущественные права Лёша получил задолго до брака, а ко времени всех этих приключений мы успели официально развестись. Во-вторых, надо было срочно со всеми претензиями соглашаться, чтобы не раздувать дело — нам только этого не хватало.

Мама Лёши никак не принимала участия в его тюремной истории. Выйдя, он собирался восстановить сроки давности по этому гражданскому делу и отсудить своё назад, но я слупила с него честное слово, что он не будет этого делать. Мать есть мать, нельзя судиться с матерью.

Всё это и много чего другого случилось примерно в один день. Ну за неделю. Я искала ответы на кучу вопросов, мне нужно было увидеть Алексея и поговорить с ним.

Тем временем судебные приставы арестовали дом на Николиной горе, а заодно арестовали и мою квартиру, которая не имела к Алексею никакого отношения, это была моя девичья квартира. Я понимала, что происходит, это тогда (да и сейчас) был типичный бизнес судебных приставов: арестовать перекредитованное имущество человека, сидящего в тюрьме, который не может сопротивляться, и продать за копейки своим на аукционе. Мне ещё нужно было срывать аукционы. Это, кстати, проще простого: спросите меня, я скажу как.

Но это тоже мои университеты, которые давались мне в одиночку. Никого, никого не оказалось рядом. Все мои открытия были давно открыты, но мне не у кого было спросить. Каждый день я изобретала велосипед, и некоторые его детали стали авторскими, теперь-то я знаю.

Ну, например: я состояла поручителем по одному из кредитов Алексея (как позже оказалось, не по одному, но это я сама дура). Кредит был в валюте, на дворе стоял сентябрь 2008 года, кризис и всё такое. Понятно, что в отсутствие Алексея отдавать надо мне. Это был «Райффайзенбанк». Не знаю, как сейчас, но тогда, в 2008-м, сотрудники банка на уровне отделений вели себя крайне высокомерно, что, скорее, пошло мне на пользу. Я приехала с деньгами, с полной суммой — возьмите, говорю, и давайте закончим. Они сказали — нет, нужна ещё доверенность. Какая, к чёрту, доверенность, если он сидит в тюрьме, а я тут с живыми деньгами? Ну вот так.

— Хорошо. Дайте мне справку, что вы без доверенности отказываетесь принимать у меня деньги. С печатью.

Да запросто, ответили мне через губу в «Райффайзене». И дали мне искомую бумагу. После чего я забила болт на этот кредит. Несколько лет они писали мне угрожающие письма, потом подали в суд, куда я пришла с этой самой бумагой. Ну, дружочки, что ж вы хотите. Я принесла денег — вы не взяли. О чём выдали справку. Теперь я, не торопясь, с оттяжечкой, принесу вам те же самые деньги, которые вы возьмёте у меня без процентов уже по решению суда. Через три года.

Конечно, с годами мои навыки совершенствовались, и я уволила или пересажала всех тех судебных приставов, которые требовали взяток, пытались продать что-то своим людям через аукционы и т. д. Выдающейся можно назвать историю с банком, в котором, как оказалось, был заложен дом на Рублёвке. Не сразу, но относительно быстро понимания с банком мы достигли. Они хотят назад кредит, я тоже хочу отдать. Для этого надо продать дом, он в залоге у банка, банк не торгует домами, я не даю кредитов, всё норм. Однако у меня есть покупатели — благослови Господь коррупцию в Сбербанке — бухгалтер одного из рядовых сибирских отделений банка и её муж, мелкий чиновник ещё не существовавшего тогда союзного государства (РФ и Беларусь). Но я не могу продать им дом, потому что он арестован приставами по иску банка. Его предыду́щего руководства, а с нынешним мы достигли полного консенсуса, как говорил Михаил Сергеевич Горбачёв.

И вот банк со мной под руку выходит в суд и судится с судебными приставами, чтобы они сняли арест с дома. Выглядит это крайне нелепо. Вот так примерно:

— Здрасьте, мы банк, мы дали кредит и очень довольны. У нас нет претензий к заёмщику. Вот заёмщик. У нас любовь и полное взаимопонимание.

Приставы отвечают:

— Не, это не любовь, это вы тут по расчёту. Докажите нам свои взаимные чувства, а то мы не снимем арест, нам тоже имущество должника очень нравится, мы тоже его хотим.

Это,