— Ни о чем. Я тебя только об одном спрошу, как ты смеешь дурачить меня? Я твой брат. Ты не имеешь права морочить мне голову.

— Ты мой брат, — сказала она, — но прежде всего ты ненормальный.

— Кто это был?

— Кто был кто?

— Тип, который не Анезе. Вот кто.

— Ты что, следил за мной? Ты… как ты посмел? Я… ты не понимаешь…

— Нет, послушай, так не пойдет. Так не делается. Ты сейчас же скажешь мне, кто этот кретин. Иначе я разнесу к чертям собачьим весь этот театр!

— Это всего лишь Томмазо, Джонни. И он ничего больше для меня не значит, даже как старый знакомый. Это правда. Прошу тебя, не начинай сцен ревности без причины, это не только смешно, ты вынуждаешь меня говорить тебе неправду, чтобы избегать подобных сцен.

— Так значит, ты обманываешь меня ради благих целей?!

— Да. Ради моего блага. Чтобы не быть вынужденной давать тебе двести тысяч объяснений, почему хотела снова увидеть человека, которого знала в прошлой жизни. И с которым встречалась четыре года. В этом нет ничего предосудительного. И, честно говоря, не понимаю, в чем проблема!

— Проблема в том, что я из-за тебя чуть с ума не сошел! Господи, у тебя есть хоть капля совести? Ты обо мне подумала?

— Почему я должна думать о тебе? Разве ты думаешь обо мне? Ты думаешь только о себе! Ты всегда думаешь о том, как тебе плохо! Прекрати вести себя, как ребенок! Бесполезно делать вид, что ты не понимаешь, что происходит. Даже если ты близок мне больше, чем кто-либо другой, я не могу оставаться с тобой! Ты мой брат, и мне не позволительно любить тебя, ты же знаешь!

— Ты не можешь быть со мной и любить меня, но тогда почему тебе так хорошо, когда я в твоей постели! Как-то странно получается, нет?

— Мне очень жаль.

— Лгунья!

— Хорошо. Ты думаешь, мне приятно проводить время чисто из вежливости с человеком, которого я больше никогда не увижу, и при этом думать только о тебе? Тебе этого не достаточно?

— Да. Нет, не достаточно.

— В таком случае, весьма сожалею, это твоя проблема.

— Моя проблема — это ты! И твоя манера держать меня на коротком поводке и не давать мне спокойно жить! Я видел, как вы целовались. Откуда мне знать, что ты не прыгнула к нему в постель после этого? А? Ты же говорила, что ты либертинка, или я ошибаюсь?

— Твоя проблема в том, что ты лишен всякого чувства юмора. Как ты можешь принимать всерьез чепуху, сказанную просто так, ради забавы?

— Мое чувство юмора пропадает напрочь, когда я вижу, что моя сестра ведет себя, как шлюха! Это ты убиваешь его!

Тогда она не выдержала и заплакала. И она была права, ты почувствовал, что перешел границу, и не желал ничего другого, как спрятаться от стыда.

— Перестань оскорблять меня! — крикнула она сквозь слезы.

— Перестану, когда ты скажешь мне правду! То есть никогда, мы оба это знаем!

— Но у меня ничего не было с Томмазо сегодня утром! Мы только поговорили!

Ты схватил ее за руку.

— Хватит лжи! — закричал ты, не в силах сдержаться. Ты рванул ее на себя и замахнулся, но что-то внутри тебя удержало.

Вы посмотрели друг другу в глаза, не узнавая.

— Ты безумец и эгоист, — сказала она, высвобождаясь от твоей хватки и потирая покрасневшую руку.

Позже ты шел по набережной и, все еще горя от ярости, никак не мог успокоиться, представляя, как эти двое говорят друг другу слова любви, представляя их в постели… Ты даже не понимал, какое из видений жгло тебя сильнее. Тебя трясло от моральной измены, от ужаса осознания, что ее сердце больше тебе не принадлежало. Но физическая измена была как раскаленный клинок, который впивался в твою плоть: она больше не была только твоей, на что ты так уверенно претендовал. Кроме того, как ни печально признать, женщины изменяют, если где-то в глубине души испытывают любовь.

У тебя не было выхода. Ты любил ее, не имея на то права, и, следовательно, не мог ни в чем ее упрекать. К тому же в глазах всего мира Сельваджа была нормальной девушкой с бойфрендом. Это ты был извращенцем. Как же для нее не могло быть нормальным желание другого общества, помимо твоего, ее брата, и как могло быть нормальным то, что находиться вдали от нее для тебя было нестерпимо?

Ты прекрасно знал, что ее бывший бойфренд, который встал сегодня между вами, был не чем иным, как прелюдией к последующим событиям. В один прекрасный день появился бы другой, потом еще другой, и каждый раз она представляла бы их тебе, как своего нового жениха, человека, которого любила. Она вышла бы замуж, создала семью, начала новую жизнь, счастливее, чем теперь, разумеется, а ты бы мучился и страдал по ней, лишая себя всякой возможности на новое чувство. Ты стал бы апатичным, циничным женоненавистником, бесчувственным к любой красоте, непохожей на ее красоту. Ты восхищался бы ее детьми, играл бы с ними, каждый раз жалея о том, что потерял ее навсегда. А потом ты возненавидел бы их, именно потому, что они напоминали бы тебе об окончательной потере Сельваджи.

И ты остался бы совсем один.

42

Ты вернулся в старый порт на яхту Анезе поздно вечером. Ты заметил несколько фигур на корме, вечеринка еще не набрала обороты, но мало-помалу веселье разгоралось. Ты решил, что останешься в каюте и не выйдешь к гостям. Сельваджа могла делать все, что угодно. Тебе с самого начала не хотелось принимать участия в этой чертовой вечеринке, или, лучше сказать, в этом собрании генуезских богатеев, и отговорка о ссоре, кажется, была вполне кстати, жаль только, что это была не просто отговорка, а жестокая реальность. К тому же тебе не хотелось видеть твою сестру. Она могла спокойно веселиться на своей вечеринке, более того, ты ей всячески желал этого, а сам в этот вечер предпочитал оставаться за кругом жизненной карусели.

Tы avais pris ta douche[31] и уже одевался, когда она вошла в каюту. Ты не смог сдержаться и залюбовался ею. Она была готова к вечеринке во всех отношениях. Она была прекрасна.

Платье подчеркивало линии ее тела, туфли на высоких каблуках делали ее еще стройнее, и все в ней было идеально: темные волосы, собранные по-иному, не так, как обычно, колье, которое ты ей подарил, и сережки, которые она сама выбрала. В каком-то смысле это была новая Сельваджа, кто-то, к кому ты должен был привыкнуть. И в новом приступе ревности ты возжелал, чтобы она никуда не выходила из каюты. Ты не хотел, чтобы другие ее останавливали, делали ей комплименты, пялились на нее.

Эта красота должна была принадлежать только тебе, и ты уже серьезно собирался просить ее остаться с тобой весь вечер, чтобы только ты смотрел на нее и, может быть, открыл бы для себя новые особенности ее тела, которое и так уже хорошо знал, но не оценил еще по достоинству в новом свете.

Она стояла перед тобой, воплощение такой простоты и утонченности, какую твое мужское тело, неприспособленное к грации, не могло постичь. Ты обратил внимание на легкий макияж, почти незаметный, и подумал, что любил Сельваджу в том числе за ее тонкое чувство вкуса. Ты считал, что женщина должна обладать утонченностью в одежде, иначе она казалась тебе неряшливой, даже опустившейся, и какой бы красивой она ни была, ей не удалось бы заполучить тебя в кавалеры. Ты всегда искал максимальное проявление женственности, но при этом не выставляемой напоказ вульгарными платьями, осквернявшими фигуру. Настоящая женщина для тебя должна была всегда быть элегантной, ухоженной и не броской, не показной.