— Мне? — недоверчиво переспросила Анюта.

Лизавета делала ей подарки, только когда была совсем маленькой — рисовала смешные открытки, вырезала каких‑то кукол, пыталась вышивать картинки. Повзрослев, она предпочитала тратить карманные деньги на себя. Оно и понятно, какие там деньги, а девочка растет: и тушь ей хочется, и красивые колготки, и в кафе, и в кино.

— Вот, — Лиза торжественно протянула ей красивую коробочку.

В красном бархатном нутре поблескивало золотое колечко с жемчужинкой — скромное, старомодное, недорогое.

— Лиза… — Колечко пришлось впору, и Анютины глаза заволокло слезами.

— Мам, ну что ты, — Лизавета протянула ей бумажную салфетку. — Ну что ты, люди же смотрят! Мам, тушь ведь потечет. Кстати, что это за тушь?

— Полина подарила, — всхлипнула Анюта. — Вот уж не думала, что я могу быть такой счастливой.

— Да ладно тебе. То ли еще будет, — Лиза мечтательно улыбнулась. — Я еще стану суперзвездой. Представляешь, приедет к нам передача «Пока все дома», а там мы с тобой!

— Я блинов напеку, — поддакнула Анюта. — И пирог лимонный сделаю. Но все равно мне как‑то не верится… Моя дочь — кинозвезда.

Три итальянских дня пролетели как один час. Полине практически не удавалось отдохнуть. Не успевала ее кое‑как причесанная голова коснуться подушки, как звонил будильник. Она только и успевала, что быстро принять душ и высушить волосы феном. Не красилась, не лежала часами с увлажняющей маской, но почему‑то выглядела хорошо, и даже привередливый Роберт на нее засматривался, она пару раз ловила на себе этот знакомый рассеянный взгляд.

А в последний вечер, который Поля решила провести в постели, он вдруг постучал к ней в номер. Он был навеселе. И Полина даже отшатнулась, инстинктивно скрестила руки на груди, когда заметила, с каким любопытством он разглядывает ее тело, плохо скрываемое ночным платьем из тончайшего нежного хлопка. Секс с бывшим любовником никак не входил в ее планы. Полина только‑только начала чувствовать, что психологический эксперимент работает, ей и правда становится легче. Может быть, пройдя через боль еще раз, восстановив в памяти детали, находясь рядом с объектом боли, она сможет отпустить эту печаль от себя и стать новой Полиной, которой еще положен хоть маленький кусочек счастья.

— Роберт, ты почему здесь? — строго спросила она. — Я же вам заказала столик в «Ди Маре» на девять часов. Анфиса хотела туда пойти.

— Анфиса, — болезненно поморщился он, привалившись к дверному косяку и пожирая Полю глазами. — Слишком много в моей жизни этой Анфисы. Нет, она, конечно, классная, но… М‑да, слишком много.

— Подожди, я накину халат. — Поля метнулась в ванную и закуталась в махровый гостиничный халат, который позволил ей почувствовать себя хоть немного увереннее. — Роберт, я твой ассистент, а не психотерапевт. Свои личные проблемы решай, пожалуйста, сам.

— А зачем тебе халат? — подмигнул он. — Боишься, что не устоишь?

— Иди ты, — устало сказала она. — Кажется, в Америке это называется сексуальное домогательство, харрасмент. И за это дают срок.

— Вот поэтому я так люблю русских! — расхохотался Роберт, и Полина подумала, что он гораздо более пьян, чем ей показалось сначала. — Ладно, не собирался я тебя домогаться. У меня к тебе дело, — он икнул, — как к личному ассистенту.

— Я так понимаю, у меня нелимитированный рабочий день?

— Не дуйся, солнышко! Короче, проблема такая. Мой друг говорил, что в Генуе есть один бордель. Не совсем бордель, частная лавочка. И там работают две девчонки из Болгарии, близняшки, им всего по восемнадцать. Он так их хвалил, что я… Тоже захотел попробовать.

— И при чем здесь я?

— Солнышко, ну ты же видишь, как я пьян, — улыбнулся Роберт. — И по‑итальянски не говорю, а ты у меня такая умница. Будь другом, сходи на reception, узнай мне адрес. Я в долгу не останусь. Ну что ты дуешься, тебе ведь ничего не стоит это сделать?

— Это нетрудно, — согласилась Поля. — Но как же… Как же твоя невеста Анфиса?

— Ой, ну хватит, — скривился Роберт. — Анфисе что‑нибудь соврем. Ничего страшного, посидит один вечер в номере. Я ей компенсирую материально, куплю вьюттоновскую сумочку.

— Мне ты подарил «Birkin», — вздохнула Полина. — Помню, шутил, что подаришь на свадьбу, а подарил на прощание.

— Поля, я подарю тебе еще три «Birkin», если ты выполнишь мою просьбу!

Полина смотрела на него и не узнавала. Его лицо некрасиво раскраснелось, глаза были мутными, улыбка — бессмысленной, модная футболка обтянула намечающийся животик. Да и лицо за те два года, что они не виделись, как‑то обрюзгло, поплыло. Все‑таки уже не мальчик, сорок восемь лет. А ведет себя как… Впрочем, это уже давно не ее дело.

— Ладно, — вздохнула она. — Жди меня на reception. Сейчас вызвоню тебе этих близняшек, раз уж ты такой неугомонный.

— Ты моя прелесть, — он качнулся к ней, чтобы поцеловать, но промахнулся, не устоял на ногах и едва не свалился навзничь, как кегля в боулинге.

Полина же, быстро справившись с пикантным заданием и отправив пошатывающегося Роберта в объятия знаменитых болгарских путан, улеглась в кровать с журналом «Esquire» с Клинтом Иствудом на обложке. Надела очки (она никогда не носила их на людях, стеснялась) и хотела было насладиться чтением, как вдруг взгляд ее наткнулся на едва различимую надпись, сделанную карандашом на фронтальной обложке. «Уважаемая красавица, которая так и не пожелала мне представиться. Я могу представить, как за ваши шестнадцать лет жизни (в этом месте Полина не удержалась от улыбки) вас достали разнообразные козлы, желающие хлебнуть вашего обаяния. Поэтому клянусь здоровьем Клинта Иствуда, на лице которого я пишу эти строки, что не буду вас соблазнять. Просто съем в вашей компании лучшие спагетти фрутто ди маре в мире, угощу вас отменным сицилийским вином и вызову для вас самого надежного таксиста в этом городе. Александр Пьяных (можно просто Шурик)». Далее следовал список телефонов, чересчур пространный для художника‑отшельника.

Поля улыбнулась. Жаль, что у нее совсем, совсем нет настроения впускать в свой потревоженный ненужными воспоминаниями мир посторонних. Пусть даже и тех, у кого с чувством юмора все в порядке.

В дверь постучали, вернее, тихо поскреблись. Полина возвела глаза. Опять. За что ей такое? Если бы это случилось года полтора назад, если бы тогда Роберт, пусть даже пьяный, пусть даже не способный формулировать мысли и фокусировать взгляд, пусть даже только что побывавший у проституток‑близняшек, явился к ней посреди ночи, она бы пела от счастья. А сейчас ей хотелось спрятаться с головой под одеяло и сымитировать собственное отсутствие. Но она знала, что ничего не получится: у Роберта такой характер, что он и дверь способен выломать. Неужели он передумал ехать к болгаркам? Или (что более вероятно) адрес потерял?

Полина плотнее запахнула на груди халат, а вот очки снять и не подумала. Пусть видит ее истинное вечернее лицо, может быть, эта будничность его отрезвит? Прошли те времена, когда она вставала за двадцать пять минут до звона его будильника, чтобы конспиративно накрасить ресницы.