желании и зарабатывала баснословные суммы денег, которые тратила на себя — щедро и напоказ. Сочетавшая в себе женское обаяние и эффективную саморекламу, Вяльцева привлекала толпы поклонников. Ее популярность, как и реклама писательниц, отражала новое признание женщин в общественной сфере[122].

Новый индивидуализм соседствовал с исконными ограничениями в отношении женщин и враждебностью к тем из них, кто занимался профессиональной деятельностью. Работая в деревне или в городе, женщины-врачи сталкивались с предубеждением со стороны властей и коллег и зарабатывали меньше, чем мужчины на сопоставимых должностях. Женщины, окончившие женские высшие курсы, получали лишь аттестат об их окончании, а не диплом, для получения которого требовалось сдать государственный экзамен. Эти экзамены, как и государственная служба и табель о рангах, предназначались лишь для мужчин. Женщинам запрещалось состоять на государственной службе и работать в юриспруденции, вследствие чего у девушек, окончивших высшие курсы, почти не оставалось иных вариантов карьеры помимо преподавания. При этом учительницы вынуждены были мириться с ограничениями, не распространявшимися на их коллег-мужчин. Власти требовали от женщин чистоты — как в половом, так и в политическом смысле, и контролировали личную жизнь женщин строже, чем мужскую: по крайней мере, в одном школьном округе от учительниц требовали даже представить доказательства девственности. Указом от 1897 года Петербургская городская управа запрещала учительницам выходить замуж, вынуждая их выбирать между замужеством и карьерой[123]. В Архангельской и Тобольской губерниях женщин, вышедших замуж, тоже увольняли с преподавательских должностей.

Но если обстоятельства женской жизни изменились очень мало, то сами женщины теперь были менее склонны их терпеть. Представления о правах личности, широко циркулировавшие в литературе этого периода, отражались в манере речи женщин, стремившихся улучшить свое положение. Возражая против снисходительного обращения со стороны университетских должностных лиц и студентов мужского пола, студентки на рубеже веков все чаще формулировали требования перемен «с точки зрения права личности на самовыражение и самоопределение»[124]. Надежда Румянцева на учительской конференции заявила, что запрет на брак ущемляет свободу личности учительниц[125]. Профессионалки брались за перо, используя его как средство повышения своего статуса. Описывая свой опыт в толстых журналах, распространявшихся среди образованных людей, они подчеркивали свою компетентность и способность преодолевать препятствия и утверждали, что справляются ничуть не хуже мужчин, а то и лучше.

Новое присутствие женщин в общественной жизни в конце XIX века вновь пробудило к жизни «женский вопрос», или, пожалуй, точнее — «женские вопросы». Помимо давних проблем с образованием, работой и отношениями между полами, «женский вопрос» теперь включал в себя вопросы сексуального желания и власти. По мере увеличения числа женщин, проникавших в общественное и до тех пор исключительно мужское пространство, женские тела становились частью территории, на которой в образованном обществе шла борьба за власть. Однако ограничения, введенные для женщин, не позволяли им в полной мере определять свою судьбу. Маргинализированные вследствие исключения из государственных органов, женщины редко имели возможность влиять на решения, отражавшиеся на их жизни. Так, юристы-мужчины, пересматривая законы о сексуальных преступлениях и проституции, подчеркивали зависимость и уязвимость женщин, отрицали их способность к самостоятельным действиям и делали все для того, чтобы личная автономия оставалась прерогативой мужчин. Выступая против государственного регулирования проституции, врачи-мужчины редко требовали полной отмены системы надзора и регулирования; им хотелось, чтобы система была реформирована, а власть полиции над женщинами сменилась властью медицины[126]. Хотя женщины тоже весьма решительно высказывались по этим вопросам, до тех пор, пока они оставались исключенными из сфер, в которых формировался политический курс, они могли влиять на общественную политику лишь путем воздействия на мужчин.

Революция 1905 года

Революция 1905 года вызвала надежды, что это положение изменится. В этом году давно подавляемое недовольство наконец вспыхнуло. Заводские рабочие, студенты, интеллигенция, даже дворяне и промышленники оказались подхвачены волной сопротивления, захлестнувшей Россию после Кровавого воскресенья (9 января 1905 года), когда царские войска расстреляли мирную демонстрацию рабочих — женщин и мужчин, в результате чего погибли более 100 человек и многие получили ранения. В ходе последующих беспорядков женщины из самых разных социальных слоев в огромных количествах объединялись с мужчинами, требуя расширения политических прав и социальной справедливости. Фабричные работницы, женщины-клерки, фармацевты, интеллигентки, даже домашняя прислуга вступали в профсоюзы и шли, бросив работу, на митинги и демонстрации с призывами к свержению самодержавия и установлению представительной формы правления. Резкая политизация и повсеместное использование языка прав побуждали женщин говорить от собственного имени и претендовать на собственное место в расширяющейся общественной сфере.

Женщины рабочего класса подняли голос одними из первых. В конце января 1905 года они протестовали в печати, когда правительство потребовало созыва комиссии Шидловского для изучения причин недовольства рабочих и разрешило женщинам голосовать за представителей в этой комиссии, однако избирать было позволено только рабочих-мужчин. Работницы утверждали, что по-настоящему представлять себя могут только они сами. Они выступали за то, чтобы у них не отнимали возможность громко говорить об угнетении и унижении, которых ни один рабочий-мужчина понять не в состоянии[127]. Кроме того, женщины рабочего класса выходили на улицы с протестами по еще одному, более острому для них поводу: они инициировали бойкот кабаков и винных лавок в Санкт-Петербурге, а в ноябре организовали огромную демонстрацию с требованием закрыть кабаки, где продавали спиртное рабочим. В течение 1905 года разгром питейных заведений в Петербургской губернии обошелся государству более чем в 30 000 рублей[128].

Работницы также принимали активное участие во все более политизирующемся стачечном движении, которое стало основным средством выражения рабочими своего недовольства и своих чаяний. На тех фабриках, где среди работников преобладали женщины, особенно в текстильной промышленности, их присутствие недвусмысленно отражалось в характере требований забастовщиков. Фабрика за фабрикой требовали детских садов и яслей, отпуска по беременности и родам, перерывов для кормления и защиты работниц, что отражало не только преобладание женщин, но и влияние марксистской социал-демократической рабочей партии (СДРП) и либералов: те и другие уже давно поддерживали льготы для матерей. Однако, притом что такие требования должны были значительно расширить женские права на рабочем месте, они в то же время усугубляли гендерные различия и гендерное разделение труда: практически все требования, касающиеся женщин, были связаны с их материнской ролью, а не с реальными условиями их труда, и лишь в нескольких известных случаях рабочие заявляли, что женщина должна получать равную с мужчиной оплату за равный труд. Чаще всего существующая разница в заработной плате и неравный статус женщин отражались и в требованиях забастовщиков, призывавших к пропорциональному повышению платы, то есть предполагалось, что женский