Не буду утомлять вас подробностями насчёт этой девочки. К моменту расставания с ней она уже не была столь юной, как в момент знакомства, поскольку имела уже все полноценные двадцать. Никуська, узнав про такую разницу в возрасте, наверняка бы присела, зуб даю, как Джаз дал мне его когда-то. Но Никуська была относительно неё полностью не в курсе. И сынище молчал, как партизанская разведчица Зоя. Потому что умный и потому что любил меня. А студентка была уже второкурсницей и размышляла о том, нужен ли ей этот второй и последующие курсы обретения малонужных знаний или же разумней будет окончательно съехать в Ахабино и родить там гению ребёночка. Причём скажу сразу — лично я ничего не сделал такого, чтобы дать ей повод для подобных раздумий. Наоборот, чувство, соединившее меня с ней, уже давно потихоньку выворачивалось в сторону угасания, потому что со временем моя приходящая муза сделалась ненасытно-жадной до любви и чувств, настаивая на совершенно невозможной взаимности. И я от этого уставал, но терпел, понимая, что больше я в своей жизни вряд ли напорюсь на девственницу. А коли возникнет иной вариант, отличный от настоящего, то, скорее всего, он же и сотрёт дорогое воспоминание о… Ну, в общем, о том, как всё у нас проистекало, когда я лишал её самого дорогого. Короче, малоприятно всё это, не позитивно как-то. Возможно, поинтересуетесь — импотенция? Никогда! Импотенция — путь к реальной свободе, а я всё ещё надёжно остаюсь несвободным, замороченным ожиданием предстоящих мужских и творческих побед. А ещё…

Стоп, стоп, стоп и ещё раз стоп! Сюжет! Итак. Она девственница. Он пожилой интеллигент, уставший от жизни, но мечтающий разбудить себя чем-то… чем-то… Ну и чем? Ну, трахнет он её в конце концов, ну запудрит мозги, ну набалуется. Ну и, скажем, расстаются под занавес через какое-то время. Он изобретает подходящий предлог, типа становлюсь импотентом, любимая, прости. У тебя всё ещё будет, а мне не остаётся ничего в этой жизни, только воспоминания о тебе. И я тебя отпускаю. Только время от времени присылай мне видеозапись, где ты… где вы… где, в общем, ты занимаешься любовью с новым избранником. Я же, со своей стороны…

И чего? «Я же»… «он же», твою мать… Да ничего… Не катит сюжет, вот чего, не стоит! Пусто!

Дальше о девчонке. Короче, расстались. Я — конечно же, не она всё организовала. Мужчины всегда умней, но дуры вас всё равно обхитрят, даже не сомневайтесь. Есть у них, у дур, орган для этого такой специальный, наукой не объяснимый. А знаете созданную ими истину? «Правильно брошенный мужчина возвращается, как бумеранг». Отсюда следует, что непременно нужно становиться категорически «бросившим», а не «брошенным», чтобы получилось как раз неправильно, наоборот. Для них, разумеется, для «этих»…

Итак, ближусь к финалу этой недлинной части нашей истории, и, если совсем коротко, вариант следующий. За год, что общались, ощутимо добавила в весе. Зримо округлились все основные формы. Пальцы, ставшие заметно короче, а также лодыжки, запястья и щиколотки неожиданно к моему неприятию перестали поражать воображение изысканной прежде тонкостью, хрупкостью и очаровывающей подростковой слабостью. Позже я понял, что просто виной тому стал улучшенный регулярной половой жизнью гормональный обмен. Но суть не в этом, а в потере самого интереса к гостье, зачастившей сверх всякой меры на мою территорию. И тогда я, зарядив себя ободряющим коктейлем из дыма, кокса и вискаря, объявил о прекращении с этого дня нашей взаимности. Истинной причины раскрывать не стал. Пощадил женское самолюбие. Сказал, прости, любимая, ухожу на покой. И вижу — испугалась. И сразу развил тему в том же направлении испуга. У тебя всё ещё будет, а мне не остаётся ничего в этой жизни, только воспоминания о тебе. Но я тебя отпускаю. Сам же эмигрирую в Израиль, откуда родом мои предки Гомберги по линии покойного отца. Выполняя его же предсмертную волю, обретаю новую веру и перехожу под сень крыльев иудейского Бога. Вот так — ни больше, ни меньше. Уже готовы документы, осталась виза и печать. Дети останутся здесь, но сам я отныне буду там. Там и умру, потому что чувствую приближение скорого конца. Прости, солнышко, раскаявшегося старика-разбойника.

Так она, ошалевшая от моей новости, и уехала навсегда, сразу поверив в эту мою белиберду. А через неделю Джаз доложился, что уже видал её в общаге: шла под градусом, деловая колбаса, в обнимку с нетрезвым комендантом, дядькой примерно моих лет. Про детали не в курсе, кроме одной — сообщила лишь, тоже заметив сына и тоже нетрезво: «А мне по хер, чего он там обо мне думает, мне мама написала, что я солнышко, так и передай израильцу своему, понятно вам обоим?»

Да это, скажу я вам, и к лучшему. К тому моменту память о комендантской приспешнице успела раствориться во мне, как отпечаток пальца на таблетке, растворённой в желудочной солянке. Иначе, если дела шли бы и дальше, как они текли по сию пору, то лет эдак через пяток забрела бы моложавая супружница в коматозную писательскую опочивальню да и без особого стеснения поинтересовалась бы между делом, похрустывая морковным стерженьком, мол, чего тебе лучше, милый, борщеца вчерашнего или ж эвтаназию? И криво ухмыльнулась бы, продолжая ритмично издавать наглый хруст. В общем, согласитесь: глупо, неразумно и бессердечно из-за двадцати граммов колбасы держать целую скотину — я прав, как всегда — полностью или на этот раз — лишь отчасти?

Так или иначе, но это обстоятельство вполне усыпило мою чуть приподнявшую голову совесть. И я, раздумчиво и не торопясь, вновь опустил себя в кресло. Затем, так же не спеша налил, курнул и нюхнул. И только после всего этого подвёл промежуточный итог последнего этапа жизни на вольном воздухе.

Итак, что мы имеем на сегодня. Мы имеем всё то же самое, что имели в недалёком прошлом. Того же подержанного дядьку-психопата, приостановившего на какое-то время производство талантливых текстов, но лишь потому только, что путь от творческого оргазма до творческого кризиса по нелепой случайности споткнулся о горнило чужой девственности. Таким образом, результат несколько обновлялся. А заключение и нравственный диагноз становились теперь следующими.

Мне, Мите Бургу, всё ещё нравится создавать талантливые произведения современной литературы, и в самом скором времени я непременно вернусь к моему любимому занятию.

Мне, Мите Бургу, нравится, когда меня просто очень любят, и я всецело разделяю это чувство.

Я, Митя Бург, всем прочим удовольствиям неодушевлённого порядка, за исключением творческого, предпочитаю органичное соединение самодельной дури, испытанного доверенными лицами кокаина и любого произвольного названия односолодового виски, но обязательно из дьюти фри и чтобы не «Бурбон». Сразу вместе или чуть по отдельности, с небольшим разрывом в приёме, не так важно.

Я, Митя Бург, вывел алгоритм любви по отношению к женщине как фемина-типу, за исключением моей мёртвой жены Инны Раевской. Это создание должно быть не старше четырнадцати лет, как моя первая женщина и первая судья Айгуль. Непременно девственница, каковой являлась моя недавняя южносахалинка. Она же должна обладать раскосыми глазами и приятной скуластостью лица с россыпью на нём веснушек. Её руки, ноги, плечи и прочие косточки всенепременно должны быть тонкими и болезненно хрупкими. Белые гольфики и школьный ранец также приветствуются. И ещё. Нам вместе никогда не должно быть скучно…