– Совсем недавно я почти умер и все же вернулся – из глубин земли, где покоятся мертвые, – сказал Бульрих. – Потом я был на грани смерти, жил в сумерках и пробудился лишь благодаря чуду. Но раз я здесь, возможно, мне стоит задержаться еще ненадолго, уж такой я звездовик-везунчик. – Он замолчал и затянулся трубкой, заговорщически подмигнув племяннику из густого облака синего дыма. – А теперь, мой исполненный мрачных мыслей тролленок, я отправлюсь в глубины нашего подвала и посмотрю, не завалялись ли где в дальнем углу старые маски Шаттенбартов. Ведь мне непременно придется освежить их перед отъездом: они давненько лежат там в забвении и паутине. Что скажешь, осмелишься ли ты спуститься туда со мной?

На лице Карлмана мелькнула улыбка.

– Хорошо, – согласился он. – Пойдем вниз.

Через несколько минут они оказались в комнате, куда можно было попасть, только пройдя по узкому коридору, расположенному непосредственно за погребом, где Бульрих хранил запасы на зиму, дрова и садовые инструменты. Когда они проходили мимо, до Карлмана донесся знакомый аромат сладковатых фруктов, картофеля и чуть резковатый запах сыра с ноткой смолы от недавно распиленных бревен. Фонарь, который хозяин дома нес в руке, отбрасывал яркие пятна на пол и стены, но впереди ничего нельзя было различить. Наконец Бульрих остановился возле старого шкафа в дальнем конце небольшого хранилища, у стены, от которой ощутимо веяло холодом и сыростью.

– Клянусь болотным грибом, раньше здесь было больше порядка, – пробормотал он, открыв шкаф и неодобрительно заглянув внутрь. – Держи фонарь, чтобы у меня были свободны руки, и свети вперед, – попросил он племянника.

Карлман так и сделал, а Бульрих принялся аккуратно разбирать хлам, грудами сваленный на полках. Между делом он обнаружил несколько странных старых вещей, например, мережу – рыболовную ловушку, которая, судя по отверстиям в подкладке, несколько зим служила гнездом для мышиного семейства. За ней лежали высокие сапоги из толстой вощеной кожи, которая от времени стала рассыпчатой и хрупкой, как высохшая глина.

– Это все наследство от прадеда, старого Рулемана Шаттенбарта, который любил проводить время у рек и ручьев, – сказал Бульрих, стряхивая осевшую на жилете пыль. – Быть может, потому он и не сушил здешние стены – нравилась ему водная стихия. Ты чувствуешь, как близко она от нас?

Молодой квендель кивнул. Если прислушаться, можно было услышать тихое, но различимое журчание за стеной справа. Он уже бывал здесь с дядей, всегда считая комнату за кладовой немного жутковатой, поскольку представлял, что за ней пролегает подземный путь в бесконечность. Раньше от этих мыслей у Карлмана пробегала по позвоночнику лишь приятная дрожь, теперь же открылся совершенно иной их смысл, если учесть последние события и опасную прогулку по лабиринту под живой изгородью. У него даже возник вопрос: не откроются ли обитателям призрачных земель потайные ходы, ведущие из неведомых глубин в обычные подвалы квендельских домов?

– Так-так, а это что у нас здесь?

Карлман вздрогнул: восклицание дяди вывело его из задумчивости. Бульрих торжествующе протянул племяннику большой длинный сверток, туго перевязанный веревкой, который вытащил из ящика, устланного соломой.

– Это, должно быть, маски, я помню коробку. Понюхай, солома осталась на удивление сухой и даже чуть пахнет тимьяном и лавандой. Пошли, рассмотрим все наверху.

На обратном пути Карлман нес фонарь и молча ругал себя за то, что на лестнице в подвал трусливо обрадовался: ведь подземная часть дома Бульриха осталась позади. Поднявшись наверх, Бульрих отодвинул на край стола тарелки с завтраком и осторожно развернул сверток.

– Вот и меня так разворачивали, когда достали из-под корней липы, – мрачно пошутил он и кивнул на два вытянутых деревянных лица, появившихся из-под последнего лоскута грубой ткани. – Тоже Шаттенбарты.

В это трудно было поверить. Первое лицо бесстрастно смотрело в пространство пустыми глазницами, над которыми с двух сторон нависал мохнатый лишайник – он служил бровями; нос представлял собой короткий голый обрубок ветки, торчащий из деревянной поверхности. Остальные части маски были покрыты корой, отчего лицо казалось обветренным и очень старым, и ощущение древности еще сильнее подчеркивалось бородой из растрепанного пучка хвороста, густо опутанного паутиной. Ртом служил нарочито грубый надрез на коре.

У второй маски была такая же лохматая борода, но лицо гладкое, без коры, с неровной дырой над подбородком – ухмылкой, обнажающей острые зубы. Сквозь это отверстие надевшему маску предлагалось смотреть наружу, потому что выше, в левой глазнице, торчал матовый речной камешек молочного цвета, а на месте правого глаза была лишь глубокая вертикальная трещина, которая шла через лоб к краю маски, будто раскалывая череп.

– Твои маски страшнее, чем жуткая кабанья голова старого Пфиффера, – сказал Карлман, и его голос задрожал от волнения, когда он вспомнил о комнате, в которой умерла мать. – Я прекрасно понимаю, почему ты убрал их в самый дальний угол подвала: кому захочется любоваться такими лицами над камином, когда в мерцании огня дрожат тени?

– Кому захочется? Например, Одилию или Моттифордам, да и егерю Лауриху, как ты сам видел в его сторожке. Да многие обитатели Холмогорья и в наши дни придерживаются старых обычаев и традиций, – заметил Бульрих. – Пусть мы, квендели, в некоторых отношениях трусливые поганки, но в случае с масками нас не проймешь.

Он снова накрыл два деревянных лица лоскутом ткани.

– Они и в самом деле особенные и издавна хранятся в нашей семье. Кто знает, быть может, эти маски еще пригодятся в Баумельбурге, их зловещий вид сослужит нам службу, – заключил он, сам удивляясь своей уверенности.

Глава седьмая

Дорога по холмам

В кромешный мрак я мчусь верхом,

Не видно звезд в краю глухом,

Лишь слышен посвист бури;

Здесь часто прежде я скакал,

И ветерок меня ласкал

В сияющей лазури.

Нет больше роз в холодной мгле,

Лежит любимая в земле,

Лишь буря завывает;

В кромешный мрак я мчусь верхом;

Гуляет вихрь в краю глухом

И плащ с меня срывает[9].

Людвиг Уланд. Ночной путь

– Не самая лучшая погода для путешествий, – пробормотал Биттерлинг, угрюмо вглядываясь с кучерской скамейки в хмурое небо.

В то утро, когда они выезжали в Баумельбург, было холодно и сыро, с северо-востока то и дело налетал резкий ветер, обещавший принести дождь или даже снег. Накануне поездка из Звездчатки в Зеленый Лог никому не доставила удовольствия, особенно когда пришлось долго ехать вдоль Сумрачного леса, темневшего