Элан нес кофейные кружки на кухню, когда зазвонил телефон.

— Вот и первый звонок! — крикнул он ей. — Вот что получается, когда рассылаешь открытки с сообщением о смене адреса. Друзья тебя просто засыплют пожеланиями счастья.

Однако разговор был коротким, и Кейт, держа трубку у уха, не произнесла почти ни слова. Положив трубку, она повернулась к Элану.

— Это дежурный. Смерть при подозрительных обстоятельствах, — сказала она. — Требуют явиться немедленно. А.Д. захватит меня прямо отсюда, он уже на катере Речного управления полиции. Извини, Элан. — Кажется, последние три года она только и делала, что говорила «Извини, Элан».

С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом Элан сказал:

— Так было в самом начале, так оно есть и сейчас, и так будет всегда. Что ты хочешь, чтобы я делал, Кейт? Продолжал распаковывать вещи?

Неожиданно для нее самой мысль о том, что он останется здесь в полном одиночестве, показалась ей невыносимой.

— Нет, — ответила она. — Брось. Я сделаю все сама, попозже. Это подождет.

Но он продолжал распаковывать ящики, пока она переодевалась, меняя джинсы и тренировочную рубашку, надетые для пыльной работы — сначала переезд, потом уборка квартиры, — на бежевые брюки из рубчатого вельвета, отличного покроя твидовый пиджак и кремовый, тонкой шерсти джемпер с высоким горлом. Заплела густые волосы в косу высоко на затылке и закрепила кончик заколкой.

Когда она вернулась в гостиную, Элан, как всегда, взглянул на нее с одобрительной улыбкой и сказал:

— Рабочая одежда? Никогда не могу решить, ради кого ты наряжаешься — ради Адама Дэлглиша или для подозреваемых? Во всяком случае, явно не ради трупа.

— Этот труп ведь не в канаве лежит, — ответила она.

Это было сравнительно новым явлением — ревность Элана к ее начальнику; возможно, она была не только симптомом, но и причиной их изменившихся отношений.

Они вышли вместе в полном молчании. Только когда Кейт запирала переднюю дверь на два замка, Элан заговорил снова.

— Я увижу тебя перед отъездом в следующую среду? — спросил он.

— Не знаю, Элан. Я не знаю, — ответила она.

Но она знала. Если это дело будет настолько серьезным, как обещает быть, ей придется работать по шестнадцать часов в сутки, а то и дольше. Она станет оглядываться на те несколько часов, что они вместе провели в ее квартире, с удовольствием, даже с печалью. Но то, что она сейчас ощущала, было чувством гораздо более возбуждающим, и она испытывала его всегда, когда ее вызывали расследовать новое дело. Это ее работа, дело, которому она была обучена, которое умела хорошо делать, которое любила. Уже зная, что — может быть — видит Элана в последний раз, что не увидит его несколько лет, она отдалялась, мысленно уходила от него, психологически готовясь к выполнению той задачи, что ждала ее впереди.

Машину Элан оставил на одном из специально помеченных мест парковки, справа от переднего двора, но сейчас он не стал в нее садиться. Он прошел вслед за Кейт до берега и вместе с ней ждал, пока подойдет полицейский катер. Когда обтекаемые контуры темно-синего катера показались вдали, Элан отвернулся и, не произнеся ни слова, пошел назад, к машине. Но и теперь он не уехал. Когда катер подошел к берегу, Кейт была совершенно уверена, что Элан смотрит, как высокий человек в темном, стоящий на носу суденышка, протягивает ей руку, помогая взойти на борт.

Звонок раздался, когда инспектор Дэниел Аарон подъезжал к Истерн-авеню. Останавливать машину ему не пришлось — сообщение было коротким и четким. Смерть при подозрительных обстоятельствах. Инносент-Хаус, Инносент-Уок. Явиться немедленно. Роббинс привезет его следственный чемоданчик.

Сообщение пришло вовремя — лучшего и желать было невозможно. Дэниела охватила волна радостного возбуждения: вот наконец важное дело, о котором он мечтал, которого ждал с нетерпением. Он сменил Мэссингема в спецотделе всего три месяца назад, и ему очень хотелось проявить себя. Но для радости была еще одна причина. Он ехал к родителям, в их дом на Драйве, в Илфорде, праздновать сорокалетие со дня их свадьбы. Устраивался праздничный ленч вместе с сестрой матери и ее мужем. Дэниел заранее попросил об отпуске на сутки, понимая, что пропустить такое семейное торжество он без уважительной причины никак не может. Но он вовсе не жаждал в нем участвовать. Ленч в ресторане при одном из самых посещаемых в Илфорде магазинов (мать предпочла именно этот ресторан) обещал быть претенциозным и скучным, а за ним непременно последовала бы не менее скучная беседа дома — на весь день, до самого вечера. Дэниел знал — тетушка считает, что он недостаточно заботливый сын, дурной племянник и плохой еврей. На семейном торжестве она не станет открыто выражать свое неодобрение, но ее кратковременная снисходительность вряд ли сделает атмосферу более приятной.

Он свернул на боковую дорогу и остановил машину, чтобы позвонить родителям. Разговор предстоял трудный, и он не хотел быть в это время за рулем. Набирая номер, он сознавал, что им владеют смешанные чувства: облегчение — ведь у него была теперь вполне уважительная причина не явиться на торжество; явное нежелание сообщать родителям эту новость; радостное возбуждение оттого, что он едет расследовать дело, которое обещает быть значительным; и всегдашнее иррациональное, разрушающее любое удовольствие, чувство вины. Он не собирался тратить время на споры или долгие объяснения. Кейт Мискин уже, наверное, на месте преступления. Родителям придется усвоить, что ему надо делать свою работу. Трубку поднял отец:

— Дэниел, ты что, еще не выехал? Ты же сказал, что приедешь пораньше, посидишь спокойно с нами до прихода гостей. Где ты?

— На Истерн-авеню. Прости, отец, я не смогу приехать. Мне только что позвонили из отдела. Срочно. Расследование убийства. Я должен немедленно явиться на место преступления.

Послышался голос матери — она взяла у отца трубку:

— Что ты такое говоришь, Дэниел? Ты говоришь, что не приедешь? Но ты же должен! Ты же обещал. Твои тетя и дядя приедут. Это ведь сороковая годовщина нашей свадьбы! Что это за праздник, если со мной не будет обоих моих сыновей? Ты же обещал, Дэниел.

— Я знаю, что обещал. Я не был бы сейчас на Истерн-авеню, если бы не собирался приехать. Мне только что позвонили.

— Так тебя же отпустили. Какой смысл брать выходной, если тебя вот так вызывают? Что, никто не может тебя заменить? Почему это всегда должен быть ты?

— Вовсе не всегда это должен быть я. Но сегодня — должен. Неотложное дело. Убийство.

— Убийство! И тебе обязательно надо быть впутанным в убийство, вместо того чтобы побыть с родителями? Убийство. Смерть. Ты можешь хоть на минуту задуматься, какую жизнь ты ведешь?

— Прости, мама, я должен ехать, — сказал Дэниел и, мрачно добавив: — Желаю приятно провести время за ленчем, — отключил телефон.

Все получилось хуже, чем он ожидал. Он посидел несколько секунд, усилием воли заставляя себя успокоиться, борясь с раздражением, перераставшим в злость. Затем мягко включил сцепление, отыскал удобную дорогу, чтобы выехать на противоположную сторону, и двинулся в обратный путь в потоке машин. Теперь он стал частью типичной для часа пик утренней гонки, хотя само это слово вряд ли подошло бы для описания неровного, запинающегося продвижения машин вперед. К тому же Дэниелу не везло со светофорами. По пути он вынужден был то и дело останавливаться: красный свет зажигался прямо перед его носом с каким-то извращенным, доводящим до исступления постоянством. Место насильственной смерти, к которому он направлялся на такой удручающе малой скорости, пока невозможно было даже представить себе, но он знал, что как только доберется туда, неотложные задачи потребуют сосредоточить на них все его мысли и силы. Физически он теперь все больше отдалялся от родительского дома в Илфорде, с трудом преодолевая милю за милей, но никак не мог выбросить из головы мысли о нем и о том, как течет там жизнь.