или дождь шумит за стеною… —

сказал некогда Минамото Ёридзанэ.

Осенние листья часто пробуждали вдохновение японских поэтов. Печальное очарование листопада зовет к грустным раздумьям. Не мог остаться равнодушным и Сайгё, когда однажды в горной хижине он был разбужен ночью шорохом листьев, принесенных ветром к дверям и ставням его жилища. Должно быть, он еще глубже ощутил одиночество человека в мире, проникся духом осенней природы. Стихи его не просто отражают впечатление момента, но несут в себе горькую прелесть увядания:

Может быть, это дождь

разбудил меня ночью осенней?

Нет, шурша на ветру,

под порывом его бессильны,

опадают листья с деревьев…

С точки зрения житейских удобств дождь – явление неприятное, но в японской литературе, как и в классической китайской поэзии, очень много упоминаний о дождях, особенно о столь типичном для наших островов мелком моросящем летнем или осеннем дождике, который словно тихонько нашептывает о тайнах бытия.

Вот еще одно стихотворение Сайгё:

Этим вешним дождем

окружен и отрезан от мира,

Вдалеке от людей,

одиноко я коротаю

дни и ночи в хижине горной…

Чтобы осознать всю поэзию, всю философскую наполненность весеннего дождя, нужно пожить в Японии в домике под соломенной кровлей – может быть, с маленьким палисадником и прудиком, вдалеке от людей, наедине с природой. Нужно слиться с природой, как Сайгё.

А вот стихотворение, которое принадлежит патриарху Догэну (1200–1253), основоположнику одного из двух магистральных направлений японского Дзэн-буддизма – Сото:

Облакам подобны, мы проплываем

в бесконечной чреде смертей и рождений.

Мы путями невежества и просветленья,

как во сне, в забытьи бредем по миру.

Лишь одно, от долгих грез пробудившись,

сохраню я в памяти, не забуду —

Это мерный шум осеннего ливня

над приютом моим ночным в Фукакусё.

Торо в своем «Уолдене» дает некоторое представление о «космическом сознании» или «космическом чувстве», которое пробудил в нем мерный шум дождя:

«Ни печали, ни подавленности я никогда не испытывал от ощущения одиночества, кроме одного-единственного раза – это было спустя несколько недель после того, как я поселился в лесу, – когда в течение долгих часов одолевали меня сомнения, не есть ли соседство человека необходимое условие для безмятежной и здоровой жизни. Мое одиночество было мне чем-то неприятно. Но в то же время я сознавал, что в настроении моем есть что-то нездоровое, и как будто бы уже предвидел выздоровление. Как-то раз, когда я сидел во власти этих дум, а мелкий дождь моросил за стеной, я вдруг почувствовал, сколь отрадное и благотворное общество дарит мне природа в самом стуке дождевых капель, в каждом звуке, в каждой частице пейзажа вокруг моего жилища – всюду меня окружала и поддерживала атмосфера дружеского участия, которая сразу же сделала столь незначительными мнимые преимущества близости других людей, что я никогда более с тех пор о них и не думал. Каждая сосновая иголка дышала симпатией и дружелюбием. Я отчетливо ощущал присутствие родственного начала даже в тех картинах природы, которые мы по привычке называем дикими и мрачными, а также то, что ближе всех мне по крови и гуманнее всего не человек, не деревенский житель, – и оттого мне представлялось, что более никогда ничто в природе не покажется мне чуждым».

Отметим между прочим, насколько восточное мироощущение оказалось близко американцам в середине XIX в. Движение трансценденталистов, начатое поэтами и философами Конкорда, все еще не утратило влияния в Америке. Конечно, коммерческая и промышленная экспансия США в странах Дальнего Востока стала одной из характерных особенностей XX столетия, но надо признать, что в то же время и Восток вносит немалый вклад в интеллектуальный потенциал Запада. Эмерсон в 1844 г. прекрасно ответил Карлейлю на упреки в излишнем мистицизме и отрыве от реальности:

«Порой вы ставите мне в вину какой-то непонятный, неизвестно откуда взявшийся небесно-пустотный идеализм. Коль скоро речь идет о пристрастии, боюсь, я еще более заражен этим влиянием, чем вы полагаете. Меня посещают радостные грезы, которые я не могу ни занести на бумагу, ни тем более найти им какое-либо применение на практике, и я вовсе не осуждаю себя за эти мечтания – правда, они еще не завладели моим домом и амбаром… Я лишь возношу хвалу Предвечному Будде…»

Интересно упоминание о «небесно-пустотном идеализме». Очевидно, писатель имеет в виду буддийскую теорию шуньяты (Пустоты, пустотное мира). Хотя весьма сомнительно, что Эмерсон действительно мог глубоко постичь дух теории, на которой строится вся буддистская система мышления и в которой берет начало дзэнский принцип мистического постижения природы; поистине удивления достойно, как разум американцев, воплощенный в представителях трансцендентализма, стремился проникнуть в темную бездну восточного воображения. Теперь я начинаю понимать, почему в студенческие годы произведения Эмерсона оказывали на меня столь неотразимое воздействие. Казалось, я не занимаюсь изучением концепции американского философа, но лишь пытаюсь извлечь из глубин моего собственного сознания искони дремавшие в нем элементы восточного миропонимания. Вот отчего так близок был мне Эмерсон – я как бы знакомился с самим собой. То же самое можно сказать о Торо. Кто откажется признать его поэтическое родство с Сайгё или Басё и его, быть может, бессознательное следование восточным принципам восприятия природы?

Среди адептов Дзэн широко известна притча о мастере по имени Кёсэй. Однажды в дождливый день Кёсэй спросил оказавшегося поблизости монаха: «Что за шум там, за дверью?» Монах ответил: «Это стучат дождевые капли, Учитель». Ответ был честный, и мастер прекрасно это понимал, но сказал так:

«Дух человеческий пребывает в вечном смятении и заблуждении. Все ищут причины во внешнем, не зная, где обрести себя». Суждение непростое. Если то, что шумит за дверью, нельзя назвать дождем, то что же это? Что значит «искать причины во внешнем» и не разбираться в собственной душе? Сэттё дает свой комментарий:

В зале нет никого —

только слышится шум дождя.

Даже мастер, и тот

без ответа оставил вопрос.

Отношение американских трансценденталистов к природе, без сомнения, содержит в себе мистическое начало, хотя дзэнские мастера в своих озарениях заходят гораздо дальше, так что понять их порой становится невозможно. Но оставим на время разговор о дожде и попытаемся вникнуть в суть учения Дзэн.

Глава девятая

Человек как часть