вне привычных декораций. Барганов чуть было не брякнул молодому мужчине в очках: «Добрый день!» Но вовремя себя остановил.

Высокая девица с треугольной задницей, туго обтянутой джинсами, вихлястым шагом прошествовала вдоль строя ожидающих, несколько раз выкрикнула: «Баранов!» Никто не отозвался. Тогда она выковыряла из кармана мятую бумажку, прочитала и снова заорала: «Барганов!» Его передернуло, но он сдержался, шагнул навстречу, улыбнулся и протянул паспорт.

Пока стояли у окошка, его толкнули и на минуту прижали к мягкому боку девицы, от которой пахло сладковатым табаком, закисшей опарой и чем-то приятно-химическим. Как ее там? Вроде Мариной назвалась. Когда его возьмут на работу, он таких марин будет употреблять трижды в день: на завтрак, обед и ужин.

Они ехали в лифте, потом бежали по длинному коридору из фильма «Чародеи». В холле, куда выходили высокие, даже на вид тяжелые двери, Марина его оставила: «Вас Владислав зовут? Подождите здесь, Владислав».

Минут через пять она снова вышла и ускакала вдаль по коридору, приглашающе махнув ему рукой. Они тут только бегом передвигаются, что ли? И вообще – что за бесцеремонность! Он же не с улицы пришел, его вызвали из другого города, его пригласили, и не какой-то там хрен, а ее начальник! Надо сказать этой козе, что Сергей – его давний друг. Фактически уже решено, что Барганов будет тут работать, так что пусть она ведет себя…

В большой комнате с зеркалами сидели и стояли люди, в основном мужчины. Молодые и средних лет, высокие и не очень, брюнеты, блондины и даже один лысый. Все в костюмах, все мнут в руках какие-то бумажки, периодически в них заглядывая. Несколько человек сидели в креслах с накидками на плечах; рядом крутились девицы (одна очень симпатичная, как раз в его вкусе) – мазали, пудрили, причесывали.

– Владислав, присядьте пока, вот вам текст, почитайте, вас позовут на грим, потом я отведу в студию, с телесуфлером работали? – Марина тараторила без остановки. Барганов кивнул, потом опомнился, отрицательно помотал головой. – Ну и ладно, это ничего, это несложно, текст посмотрите, лучше тогда выучить наизусть, время пока есть, думаю, не меньше часа, вон вас сколько! – Ее окликнула одна из гримерш, сказала что-то неразборчивое, обе засмеялись.

Барганов почувствовал себя оскорбленным: Марининой скороговоркой, ее смехом, бесстыдством, с которым она на глазах у всех присутствующих поправила лифчик. И главное – тем, что он оказался всего лишь одним из многих, что ему придется стоять в очереди, как за туалетной бумагой или колбасой.

Текст ему не понравился. Бесхарактерный какой-то. Немужской. Сразу видно, что писала соплюшка-редакторша. Неужели все будут читать одно и то же? Может, все же выступить со своим? Он по дороге накидал полстранички: о тяжелой жизни народа, о том, как пришедшие к власти преступники развалили великую страну, о твердой руке, необходимой для исправления ситуации.

– Хотите чаю или кофе? Есть минеральная вода, – снова Марина.

Он попросил чаю, хотя пить не хотелось, а наоборот. Нужно было потихоньку спросить у Марины про туалет, но за ней кто-то пришел, она выскочила за дверь, а Барганова пригласили на грим.

– У вас хорошие волосы, – щебетала пухленькая гримерша (не та, на которую он положил глаз), – а на лбу хохолок, но мы его залачим, не волнуйтесь. А теперь глазки закройте. Закройте-закройте, тут морщинки, я припудрю. И носик. Прожилочки тут красные, грима давайте побольше положим, вот так, хорошо, будете у меня красавчик!

«На что она намекает? – Барганов угрюмо смотрел в зеркало, в котором отражался мало похожий на него мужчина с заглаженным, каким-то пластиковым лицом. – Что я старый? Что я урод? Что много пью? Дура. На себя бы посмотрела».

– Ну вот, отлично. Личико ручками не трогайте. А вот галстучек у вас неудачный, рисунок слишком мелкий, стробить в кадре будет. Катя! – заорала она через голову Барганова зычным баритоном, как торговка на базаре. – У нас там галстуков приличных не завалялось нигде?

– Не надо. – Барганов, поморщившись, сдернул с себя шуршащую сальную накидку и начал выбираться из глубокого кресла, опираясь на подлокотники. – Я просто сниму его. Просто сниму!

В коридоре было пусто. Он тянул, выдергивал из-под слишком жесткого воротника скользкую ленту галстука, купленного перед поездкой в самом дорогом магазине города. Дура, дура! Ненавижу!

Направо или налево? В обе стороны тянулась серая кишка с икающими лампами дневного света на потолке. И спросить некого! Налево или направо? Да какая разница!

Он почти побежал, поджавшись, сведя бедра, будто это могло помочь. Живот распирало изнутри, ремень давил, и Барганов уже нащупывал пряжку, чтоб потом – сразу, быстро, одним движением…

Неприветливые, равнодушные двери были пронумерованы как палаты в больнице. Может, у них и сортир под каким-нибудь номером? Как он тогда узнает, куда зайти? Какого хрена он пил этот помоечный чай? Зачем почти насильно влил в себя на вокзале здоровенный стакан пахнущего картоном кофе? Взбодрился, кретин? Наконец-то! Открытая дверь, белая плитка внутри, ряд заляпанных заваркой раковин…

Он даже не закрыл дверь в кабинку и, только облегчившись, щелкнул шпингалетом. Издав удовлетворенный стон, поперхнулся слюной и смачно откашлялся. Эхо дробно раскатилось по кафельным стенам, заухало под потолком. Вот это акустика!

Покосившись на унитаз и отойдя чуть в сторону, Барганов выпрямился. «Здр-равствуйте!» Как звучит, а?! С годами его баритон приобрел глубину и бархатистый оттенок, обертона говорили о цельности характера и тонком понимании человеческой натуры.

«Здравствуйте, товарищи!» – он понизил голос, подпустил душевности и сдержанной суровости, снова прислушался, почти завороженный.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Женский голос за дверью кабинки звучал молодо, звонко и почти серьезно, но на последнем слоге девушка все же расхохоталась.

Он отшатнулся, врезался ногами в унитаз; пытаясь удержаться на ногах, взмахнул руками. По белому холодному кубу туалета с серебряным звоном металось смешливое эхо, заглушая дребезжание стенок кабинки и хриплое дыхание Барганова.

Он провел в туалете минут десять, не меньше. Сначала сидел на крышке унитаза, то зажимая себе рот, то обхватывая жирными от грима руками голову. Потом распластался по двери, прислушиваясь к вязкой тишине. Заболели ноги: плоскостопие, когда-то избавившее его от армии, отомстило за новые неудобные ботинки. Изнутри барабанило острыми молоточками: грудь, живот, снова грудь, виски, затылок. Не посмотрел, не посмотрел на дверь, не посмотрел, что там написано. Не посмотрел!

Выходить? Или подождать еще? Кто даст гарантию, что он не столкнется нос к носу с еще одной молодой сукой? Она может высмеять его или того хуже – устроить скандал, обозвать извращенцем. Она может вызвать милицию, и его выведут с позором, у всех на виду!..

Но ему повезло.