— Во время нашей последней встречи, — сказала она, потирая пальцами веки, — Уэсли Доу выглядел крайне злым и растерянным.

— Когда это было?

— Девять лет назад.

— Сколько ему тогда было?

— Двадцать три года. Его ненависть к отцу приближалась к абсолюту. Его ненависть к себе лишь немного не дотягивала до этого. После того как он совершил последнее нападение на доктора Доу, я порекомендовала поместить Уэсли в психиатрическую клинику — ради его безопасности и безопасности его родных.

— А что там конкретно было?

— Он пытался заколоть своего отца, мистер Кензи. Кухонным ножом. Но, как и следовало ожидать, промахнулся. Он метил ему в шею, но доктор Доу успел поднять плечо и заслониться от ножа. Тогда Уэсли убежал из дому.

— А когда его поймали…

— Его не поймали. Он исчез. В тот день, когда у Карен был в школе выпускной бал.

— И как это повлияло на Карен? — спросила Энджи.

— В тот момент никак. — В лицо Дианы Борн ударил пробившийся сквозь штору луч света, и ее тусклые серые глаза засияли белизной алебастра. — Карен Николс достигла невероятных высот в искусстве отрицания очевидного. Это была ее броня и ее оружие. Тогда она сказала что-то вроде: «Ох уж этот Уэсли! Какой он несдержанный!» А затем пустилась в рассуждения о своем выпускном.

— В точности как поступила бы Мэри Ричардс, — сказала Энджи.

— Крайне тонко подмечено, мисс Дженнеро. Именно как Мэри Ричардс. Надо во всем искать положительные стороны. Даже в ущерб собственной психике.

— Возвращаясь к Уэсли, — сказал я.

— Уэсли Доу, — повторила она.

Мы уже явно достали ее своими расспросами.

— Уэсли Доу обладал интеллектом гения и психикой слабого, измученного человека. Это потенциально летальное сочетание. Если бы ему позволили лет до двадцати развиваться в нормальной семейной обстановке, тогда, возможно, он сумел бы силой разума и интеллекта подчинить себе психоз и зажил бы так называемой нормальной жизнью. Но, когда отец обвинил его в смерти сестры, что-то в нем сломалось. Вскоре после этого он исчез. Трагичная ситуация. Он был очень одаренным юношей.

— Похоже, вы им восхищались, — сказала Энджи.

Она откинулась на спинку стула и подняла глаза к потолку.

— Уэсли в девять лет выиграл чемпионат страны по шахматам. Подумайте об этом. В девять лет он был умнее всех мальчиков до пятнадцати лет в целой стране. Первый нервный срыв у него произошел в десятилетнем возрасте. Больше он никогда не играл в шахматы. — Она опустила глаза, пригвоздив нас к месту своим тусклым взглядом. — Он больше вообще никогда не играл.

Она поднялась, нависнув над нами во всей своей белизне.

— Попробую найти для вас, как звали мою временную секретаршу.

Она пригласила нас в смежную с кабинетом комнату, где стояли небольшой стол и картотечный шкаф. Открыв шкаф ключом, она принялась перебирать карточки, пока наконец не нашла нужную.

— Полина Ставарис. Живет… Вы записываете?

— Записываю, — сказал я.

— Живет на Медфорд-стрит, дом тридцать пять.

— В квартале Медфорд?

— В квартале Эверетт.

— Телефон?

Она продиктовала номер телефона.

— Полагаю, теперь вы удовлетворены, — сказала Диана Борн.

— Абсолютно, — согласилась Энджи. — Приятно было иметь с вами дело.

Доктор Борн вывела нас через кабинет в приемную. Мы пожали друг другу руки.

— Знаете, Карен это все не одобрила бы.

Я отступил на шаг назад.

— В самом деле?

Она обвела рукой приемную.

— Ей бы не понравилось, что вы мутите воду. Мараете ее репутацию. Она весьма болезненно относилась к соблюдению внешних приличий.

— А как вы думаете, она достаточно прилично выглядела, когда копы нашли ее тело после прыжка с двадцать шестого этажа? Что скажете, доктор?

Она натянуто улыбнулась:

— До свидания, мистер Кензи. До свидания, мисс Дженнеро. Полагаю, больше мы никогда не встретимся.

— Полагайте сколько вам угодно, — сказала Энджи.

— Но надеяться на это вряд ли стоит, — добавил я.

Я позвонил Буббе из машины.

— Чем занят?

— Только что с самолета. Привет от краснорожих ирландских алкашей, — ответил он.

— Удачно съездил?

— Ага. Насмотрелся на кучу злобных карликов. И даже не спрашивай, на каком языке они говорят, потому что это точно не английский.

Я изобразил свой лучший североирландский акцент:

— Ну чё, паря, твой корешок тя норма-а-ально принял?

— Чего?

— Слышь, Роговски, у тя чё, ухи позакладывало?

— Кончай, — сказал Бубба. — Шутник хренов.

Энджи коснулась моей руки:

— Хватит его мучить, в самом деле.

— Мы тут с Энджи, — сказал я.

— Да ну? Где?

— В районе Бэк-Бей. И нам нужен курьер. Требуется кое-что доставить.

— Бомбу? — В его голосе прорезались нотки возбуждения, как будто у него завалялась пара-тройка бомб, от которых ему не терпелось избавиться.

— Да нет, просто диктофон.

— А-а, — проговорил он враз поскучневшим голосом.

— Да ладно тебе, — сказал я. — Не забывай: Эндж с нами. Потом вместе сходим выпить.

Он хрюкнул:

— Дерганый Дули говорит, ты уже забыл, как это делается.

— Ну, значит, научишь меня, братишка.

— Я так понимаю, — сказала Энджи, — мы проследим за доктором Борн до ее дома и подкинем ей диктофон?

— Ага.

— Дурацкий план.

— У тебя есть лучше?

— Пока нет.

— Как ты думаешь, она замазана в этом деле? — спросил я.

— Что-то с ней явно не так, — согласилась Энджи.

— Значит, будем следовать моему плану. Пока не появится лучше.

— Да уж, надо что-нибудь получше. И я придумаю что. Ты уж мне поверь. Точно придумаю.

В четыре возле подъезда дома, где располагался кабинет доктора Борн, остановился черный БМВ. Водитель некоторое время посидел в салоне, покуривая, а затем выбрался наружу и облокотился о передний капот. Невысокого роста, одетый в зеленую шелковую рубашку, заправленную в узкие черные джинсы.

— Рыжий, — сказал я.

— Что?