Проливая тяжелые слезы, с ненавистью напяливаю поханчики и иду в школу.

Поскольку в школе меня уважают гораздо больше, чем дома, быстро успокаиваюсь и забываю про голубую мину замедленного действия.

У меня есть все козыри для школьной популярности: отличница — раз, косы и язык длинные — два, и бегаю быстрее всех — три.

На большой перемене мы дикой ордой вываливались во двор и бесцельно носились табунами друг за другом, как после нашатырной клизмы.

Я вставала на исходную позицию: в трех метрах от меня сбивались противники. Боевой клич и — вперед! Дикая и свободная, как лошадь Пржевальского, я вымахивала ногами, и за мной по ветру полоскались косы с бантами, а потом — табунчик жеребят пубертатного периода. Я мастерски обходила зазевавшихся первоклашек на пути, а преследователи сшибали их, как кегли, и через секунду после глухого стука раздавалась сирена.

Последним оставался упорный Славик. Преследование вот-вот должно было закончиться полной победой. Вот и крыльцо!

Я забыла: под юбкой скрывались они.

Поханчики.

Они мирно дремали, ожидая своего часа, и в тот миг, когда я делала крутой вираж возле крыльца, повизгивая тормозами, какой-то недоношенный первоклассник пробежал у меня под ногами, как таракан, и я, конечно же, упала.

Всего пять букв — «упала». Полсекунды на чтение и произнесение, а ведь то, что произошло на самом деле, заняло вечность, как в съемке рапидом. Скорее это можно описать как Большой Взрыв или Апокалипсис: долго, мучительно и эффектно.

Потеряв равновесие, я успела предугадать следующие кадры моей жизни, но преодолеть инерцию бега Пржевальской лошади невозможно.

Я только выставила руки вперед и оттянула носки туфель, чтобы придать позорному полету хотя бы мизерную долю эстетики. Мне показалось, что весь мир бросил заниматься своими делами и приковал взоры к моей плиссированной юбке.

Ладони встретились с асфальтом и плотно его проутюжили. Плиссированная юбка, в конце-то концов, задралась и явила миру сидевшие в засаде поханосы.

Они были голубенькие, как миротворческие береты ООН, и мерзкие, как молочная пенка. Они похабно озирали свидетелей и жаждали крови младенцев. Моя жизнь кончена, голубые панталоны зарубили мне карьеру на самом взлете. Почему на меня не упала бетонная плита?!

Молодая училка, к ногам которой меня прибило волной взрыва, молниеносно отбросила юбку на место. Преследователь Славик помог ей поднять меня с земли — ободранные ладони и кровавые колени затмили эффектом предыдущую картинку с поханчиками.

— Ты смотри, не плачет, — восхищенно сказал Славик, и я вырвала у него руку.

Мама и бабушка молча наблюдали, как я, печатая шаг, прошла мимо их заботливых фигур, достала самые большие ножницы и хладнокровно, со вкусом, с наслаждением проделала перформанс «Я не дам загубить себе жизнь».

Потом с размаху швырнула искромсанных злодеев в мусорку и пошла к себе.

— Куда? Может, на тряпочки пригодятся, — пристыженно пробормотала бабушка, но мама на нее зыркнула. На этом тема поханчиков была закрыта навсегда.

И самое главное-то: в школе потом про это падение никто и не вспомнил. Должно быть, солнце нагрело всем головы, и они не поверили своим глазам.

— Шестого урока не будет, Евгеша заболела! — Не успел отпетый двоечник Турушбеков возвестить о свободе, как осоловевший от гормонов, весны и голода класс прогрохотал вон из школы, оставляя за собой вывернутый паркет и висящие на одной петле двери.

Мы с Иркой не пошли вместе со всеми в парк, а вытащили из портфелей каждая по яблоку и с наслаждением закусили.

— Когда ты уже ко мне придешь? — щуря узкие голубые глаза, протянула Ирка.

Мы подружились не сразу.

У Ирки — длинные ноги, узкие, как было отмечено, глаза, молодые родители и вольная жизнь на Степановке.

У меня — длинные косы, выпученные глаза, полный вагон патриархата и чтоб в два была дома.

— Если бы у меня были такие волосы, — вздыхала Ирка.

— Если бы у меня были такие ноги, — отзывалась я.

Кроме того, она гораздо лучше меня понимала в мальчиках — у нее на Степановке были поклонники из ШМО.

Из общего у нас была ненависть к музыкалке и склонность к бешеным развлечениям.

Например, попав под теплый ливень, мы становились под каждую водосточную трубу и визжали, шатаясь от напора восхитительно мягкой, отдающей ржавчиной струи.

Или сухим осенним днем в Пионерском парке не пропускали ни одну кучу опавших листьев и валялись на каждой по очереди, пугая тарзаньими воплями гуляющих с детьми бабулек.

Когда Ирка после школы приходила ко мне домой, мы чинно обедали, потом закрывались в моей комнате и бесились.

В основном это означало — швыряться подушками, выплескивая в бросках и увертывании всю накопленную за партами энергию.

— Купи слона! — орала Ирка, изящно направляя подушку в сторону платяного шкафа.

— Не хочу! — орала я в ответ, швыряя свою ровно ей в живот и одновременно подпрыгивая за утерянным соперником оружием.

— Ао-о-о! Все говорят — не хочу, а ты купи слона! — накручивала Ирка обороты моей подушкой и посылая ее якобы мне в лицо.

— Он мне не нужен! — Падая в перехвате на стул, я ушибала ногу и выла, прыгая на здоровой.

— Все говорят — он мне не нужен, а ты купи слона!

— Убью, зараза, я больше не могу это слушать!

— Все говорят — убью, зараза, я больше не могу это слушать, а ты купи слона!

— Тебя не подушкой, а кирпичом по башке! — визжала я и в один прекрасный момент кидала так точно, что подушка пролетала над головой вовремя сложившейся пополам Ирки прямиком в открытое окно.

— ААААААААААААААААА, — шепотом орали мы, закрыв ладошками рты, и вывешивались с подоконника головами вниз.

Подушка белела на тротуаре, а прохожие глазели вверх.

Мы дружно стекали по подоконнику на пол и ржали.

— Что случилось?! — На пороге возникала бабушка, грозно шевеля бровями: она знала, что добром это не закончится.

— Мы сейчас принесем, — заикалась Ирка.

Бабушка с полуслова понимала сюжет и неслась с четвертого этажа вниз. Она пулей вылетала из подъезда, хватала подушку, к которой уже тянулись любопытные ручонки, и так же молниеносно залетала обратно.

— Ну, все, хватит, а то мне сегодня достанется, — пытаясь усмирить хохотунчика в животе, булькала я.

— Все, пора, скоро автобус, — спохватывалась Ирка, церемонно раскланивалась с домашними и удалялась.

— Где она живет? — спрашивала бабушка, сдирая наволочку с подушки.