— На Степановке, — с плохо скрываемой завистью отвечала я.

— Ого, — удивлялась бабушка. — Из такой дали ездит в школу? Там раньше охотничьи поля были. А сейчас люди живут, смотри ты.

Степановка мне представлялась разбойничьей деревушкой навроде Запорожской Сечи. Дети оттуда были блатные и развязные, с ними особо никто не портил отношений, хотя в городе недостатка в блатных кварталах не было: на Степановке жили моряцкие семьи.

— Самые кошмарные — Ардаганские, — просвещала меня Ирка. — Потом Манташевские, портовые, БНЗ-шники, Чаобские. Много из себя строят парковые, но это потому, что их много.

— А я где живу? — обескураженно искала я свое место в упоительном мире блатных.

— Ну, трудно сказать — может, центровая, а может — и морвокзал.

— А что лучше?

— Да тебе зачем, — снисходительно роняла Ирка. — Ты небось только за хлебом выходишь!

Я мрачно жалела, что не живу в каком-нибудь страшном криминальном квартале. Я бы ходила вечерами с ножиком и всех пугала!!!

Так вот, мечта побывать на Степановке все никак не давалась в руки: на неделе школа, уроки, музыкалка, а по воскресеньям — деревня.

— А давай сейчас, — понесло меня внезапно.

— Класс, — обрадовалась Ирка: ей тоже хотелось предоставить свою квартиру для бешеных развлечений.

В моей голове звонко отключился тумблер благоразумия, я решила, что успею до двух туда-обратно, и позвоню домой от Ирки.

Дорога уже была прекрасна: автобус подбрасывал нас на ямках и рытвинах, прикладывая головой к потолку. Мимо проплывали мирные сельские пейзажи с кукурузой и коровами, и у меня закралось предчувствие, что Степановка — это в самом деле очень далеко. И как я оттуда поеду обратно?!

Но показавшиеся на последней остановке новенькие дома, стоящие в ряд, как косточки домино, привели меня в восторг, и страхи отодвинулись в чуланчик, вежливо пощипывая меня за совесть.

Детей было море.

Они все болтались на улице, собравшись в разные компании. С Иркой здоровались все, и на меня заодно поглядывали с интересом, а я ощущала себя представителем мирной миссии инопланетян во время налаживания дипломатических отношений с землянами.

— Адисей!!! Адисей!!! Ты ваабще в азрах, что этот гоим на тебя гонит?! Иди сюда, симон, на стрелку его позовем, — орал какой-то разболтанный парень кому-то невидимомму в небо.

— Что он сказал? — тихо переспросила я. — И как мальчика зовут — Одиссей?!

— Ага, он грек, — обыденно объяснила Ирка, а я шалела — тут людей зовут Одиссеями!

— Что такое — «в азрах»?

— Ну как — вроде «ты вообще соображаешь или нет».

— Так, «гоим» — знаю. А на стрелку — это что такое?

— Я тебе потом все объясню, — пообещала Ирка, открывая ключом двери.

Какая у нее была замечательная квартира! И совершенно отдельная комната, где никто, кроме нее, не жил.

Больше всего меня ошеломили две вещи: плакат с девушкой нечеловеческой красоты и портрет бородатого мужчины на книжной полке.

С девушкой было непонятно: не актриса, не певица, и за что ее на плакат?

— Модель, — объяснила Ирка, и я впала в ступор — в этой загранице из людей создают кумиров просто за красоту!

Я подумала: Иркин папа плавает, а это, наверное, ее дедушка — тоже морской волк.

— Это Хемингуэй, — сказала Ирка, и я упала в собственных глазах в унитаз головой. Просто не узнала старину Хэма, он тут так по-домашнему висел.

На обед мы ели утку с яблоками, после которой собирались послушать «Би Джиз», а потом побацать на пианино и поорать пионерские песни. Я потеряла всякое представление о реальности, но, видимо, оставшиеся на родной планете Высшие Советники послали первые тревожные радиоволны.

— Ой, чуть не забыла, позвонить же домой надо, — всполошилась я.

— Телефон у нас пока не провели, — сказала Ирка, смысл этих слов дошел до меня как в замедленной съемке, стукнулся об стенки пустого черепа и встал посреди головы, дожидаясь мало-мальски осмысленной реакции.

Мы обе помолчали, сопоставляя содеянное с возможными последствиями. На моей планете сейчас горят сигнальные огни, объявлена боевая тревога номер один и мобилизован весь личный состав населения.

— Ойё, — сказала я. — Считай, до завтра я не доживу.

Этого можно было и не уточнять.

Мы добежали до остановки, и время поползло в наглом развязном режиме: автобус шел прогулочным шагом, окрестности убивали своим пасторальным видом, пассажиры смотрели с осуждением — куда ты, девочка, сейчас тебя убивать будут, и есть за что!

Убить не убили, но жару дали. Проще было мне самой облиться бензином и чиркнуть спичкой — тогда хоть был шанс попасть в святые великомученицы.

— Мы обзвонили весь город! — который раз вбивала бабушка мне в голову. — Неслыханно! И где ты была, повтори-ка?

— На Степановке, — глотая слезы позора, выдавила я.

— Это же аэропорт почти! — зашлась в истерике бабушка. — Нет, ты слышала?!

Мама страшно молчала.

Вообще эмпирическим путем установлено — если взрослые орут, ничего страшного не будет, а вот если молчат и как будто ничего не происходит — что зреет в их головах, одному Господу известно.

— Женщина, — встревожилась бабушка, — ты дочери ничего не скажешь сегодня, мне одной отдуваться?!

— Я не знаю, что с ней сделать, — разомкнула уста мама. — Старшие если бы посмели такое учудить, я бы от них пыль оставила. А этой море по колено! Что из нее вырастет?

Чувство вины зашкалило за ту отметку, когда оно превращается в свою противоположность.

— Ну что случилось-то? Я никогда в жизни там не была! А вы меня бы не пустили!

— Но надо же было заранее… — начала мама, и я поняла, что пик напряжения прошел.

— Я больше не буду, — повесила я голову. — Ну откуда я знала, что там нет телефона?!

Ирка профилактически не заходила ко мне недельки две.

Потом мы придумали про общий доклад по биологии. Бабушка к этому моменту отошла окончательно и даже ничего не сказала, когда мы заперлись в моей комнате.

— Хочешь анекдот про английского джентльмена? — шепотом спросила Ирка.

— Ну, — приготовилась я.

— На улице лежит дохлая белая лошадь. Рядом с ней стоит джентльмен. Он просит прохожего:

— Уважаемый сэр, вы не поможете мне втащить эту белую дохлую лошадь в подъезд этого дома?

— Джентльмен всегда поможет джентльмену, — ответил прохожий, — помогу втащить вам эту белую дохлую лошадь в подъезд этого дома.

Втащили.