– Не бойся, – подал голос Гордон Финдли. – Здесь мы в безопасности. Мы, европейцы, здесь на Бич-роуд совершенно неинтересны этим бунтовщикам.

Георгина посмотрела на отца, сидящего в костюме и жилетке за столом за чашкой чая, листая «Стрейтс таймс».

– И как ты можешь сохранять спокойствие?

– Это Сингапур. – Он бросил на нее снисходительный взгляд. – Если ты хочешь жить в упорядоченном, надежном мире, тебе следовало остаться в Англии.

Тон его был ровным, ни упрека, ни следа остроты не было в голосе; рождение внуков настроило Гордона Финдли примирительно, почти мягко.

У Георгины кровоточило сердце при мысли, что китайцы не оставят от города камня на камне, воюя друг с другом.

Она думала о переулках и улицах, на которых под изогнутыми крышами теснились мелочные лавки, где можно было купить все что угодно – от перочинного ножа до отвертки и пороха. Разные сорта чая и трав, сладости, фарфор, стекло и плетеные товары. Торговцы-разносчики продавали воду, сахарный тростник, куски ананаса, манго и джекфрута; мобильные кухни продавали супы, раков, рис и блюда из овощей. Писари сочиняли за деньги письма на старую родину или читали вслух полученные письма, а у брадобреев всегда была работа: брить головы китайцев, за исключением вездесущей длинной косицы, брить и укорачивать бороды и чистить уши всевозможными пинцетами, палочками и щеточками.

Она вспомнила По Хенга, своего сапожника, и своего портного Ах Фу Ми, с которым она за чашкой чая изучала журналы мод, которые тетя Стелла посылала в Сингапур, чтобы он наколдовал Георгине новое платье. Свою тонкую почтовую бумагу Георгина тоже покупала в одной из этих китайских лавок, когда выезжала с Картикой.

Иногда она просила Ах Тонга сопровождать ее под тем предлогом, что ей может понадобиться переводчик. На самом же деле потому, что лучистое его лицо делало ее счастливой, когда он оказывался среди своих земляков, то здороваясь с кем-то, то перебрасываясь парой слов, то поджидая ее за чашкой чая или на ходу заглядывая в Тиан Хок Кенг, храм небесного счастья, чтобы помолиться своим богам под фигурными кровлями из красной и зеленой черепицы, увенчанными драконами.

От этих мыслей сердце ее испуганно спотыкалось.

– Как бы с Полом чего не случилось, – шептала она.

Вот уже десять дней в Сингапуре было неспокойно, и девять дней Пол Бигелоу входил в состав добровольной дружины, которая патрулировала город. Он забегал в Л’Эспуар лишь на несколько часов – помыться, перекусить и забыться свинцовым сном – потный, пропыленный и усталый; измождение и жесткость во взгляде выдавали, что приходилось видеть его глазам.

– Не бойся, – отвечал Гордон Финдли. – Он крепкий, да и в остальном в полной боевой готовности. Не так-то легко застигнуть его врасплох. – Он помолчал. – Хорошего мужа ты себе нашла.

Редкая, неожиданная похвала, и у Георгины потеплело на сердце.

– Да, он такой.

Угольно-черные брови отца сошлись на переносице, и он с шумом продолжил листать газету.

– Если не считать фиаско с плантациями. Я ему сразу говорил, что из этого ничего не выйдет. Мы коммерсанты, а не плантаторы. Там и другие потерпели неудачу. Например, Балестье, в свое время американский консул, со своей плантацией сахарного тростника. Тогда, в тридцатые.

Гамбир и перец, две культуры, которые в своем росте и урожае взаимно способствовали одна другой и продавались за хорошие деньги, в последние годы прорвались в джунгли, в сердце острова, и немало китайских плантаторов разбогатели на этом.

Пол долго носился с мыслью тоже войти в этот бизнес. Слишком долго; когда он вскоре после рождения Дункана приобрел плантацию на капитал фирмы, стало выясняться, что плодородный слой острова бедноват для длительного возделывания этих культур. Через десять, максимум пятнадцать лет гамбир и перец истощали почву, но ее, правда, еще можно было использовать для неприхотливого ананаса. Плантации перекочевали на Малаккский полуостров, где почва была богаче при том же климате, да к тому же еще было просторнее, чем на маленьком острове Сингапур, и цена на гамбир сильно опустилась.

– Тогда почему же ты дал ему деньги на это?

Одна бровь отца приподнялась:

– А как иначе он мог научиться оценивать риски? У него светлая голова, и он много знает, набрал большой опыт с тех пор, как он здесь. Но еще недостаточный. Недостаточный для того, чтобы я со спокойной совестью мог в ближайшие годы постепенно передать все дела фирмы в его руки. Кроме того, – он сделал глоток чая, – мы таким образом получили хороший кусок земли. Это неплохо. Это всегда может пригодиться.

Дункан уже довольно давно перестал строить свою башню из кубиков и вместо этого внимательно прислушивался к разговору матери с дедом. Он отложил в сторону кубик, который еще вертел в руке, и потопал босыми ногами к Гордону Финдли.

Георгина еле сдержала смех. В том, как мальчик стоял, прямой, как свечка, прочно упираясь обеими ногами в пол и сцепив руки за спиной, он в точности повторял своего деда.

Гордон Финдли оглядел внука:

– Хочешь почитать со мной газету?

Дункан кивнул.

– Ну, давай. – Гордон Финдли поднял его на колени и начал читать ему вслух, то и дело прерываясь, чтобы объяснить что-нибудь или рассказать. Работа была для него эликсиром жизни, однако его ничуть не беспокоило, что фирма стоит который день закрытой; скорее он наслаждался временем, которое мог провести в Л’Эспуаре со своими внуками.

Дэвид в гамаке что-то пролепетал, скривился, моргая, и тер лицо тыльной стороной ладошки. Георгина погладила его по щеке и снова принялась раскачивать гамак. Малыш улыбнулся, повернул голову и мерно засопел.

Взгляд Георгины остановился на лесочке, который прорисовывался темным силуэтом на фоне бело-серого неба.

Давно она там не была. Последний раз через несколько дней после того, как обручение с Полом Бигелоу было уже решенным делом. В отчаянной надежде, что Рахарио все-таки еще мог вернуться, оставить ей знак, который уберег бы ее от этого замужества. Надежда, которая утекла как вода сквозь пальцы, когда она в гневе расшвыривала все, что напоминало ей о Рахарио.

Иногда время, проведенное с Рахарио, казалось ей сном. Как сказка, которую она прожила всеми своими чувствами. Сказка про мальчика-пирата, пришедшего из моря, и про девочку из красной земли Сингапура. Которая внезапно рассеялась, когда над ней возобладала реальность.

Реальностью были два ее сына, которые хотели есть и срыгивали, приобретали молочные зубы и плакали. Которых надо было пеленать, учить ходить и говорить, приучать к горшку. Которые иногда болели, набивали шишки и разбивали коленки – и хотели, чтобы их утешили. Они жаждали постигнуть мир – шаг за шагом, кусочек за кусочком, они нуждались в ласке и нежности, ждали все новых игр и старых историй.

Иногда ей казалось, что ничего и не было. Только в ее фантазии.