У него всегда находилось время для детей – не только сыновей, но и дочерей. Он сажал их в корзину и возил по полу детской, помогал им строить замки из кубиков, запускал с ними воздушного змея. Как-то раз, когда дети помогали убирать сено в усадьбе Осборн, он учил Берти кувыркаться – и сам кувыркался в стоге сена. В другой раз, загадочно улыбаясь, показывал детям карточные фокусы и объяснял, в чем тут трюк. Все дети, включая и вечно надутого Берти, обожали (или хотя бы уважали) отца. Именно он, а не Виктория был средоточием их жизни: он казался самым умным, самым находчивым и – вечным.

Мать они тоже любили, но не могли не чувствовать, что Альберт ей дороже всех детей, вместе взятых. Виктория не страдала от избытка родительских чувств. Младенцы, с «их крупными головами, крошечными конечностями и подергиваниями, как у лягушки», внушали ей отвращение на физиологическом уровне. «Я всецело согласна, что добрые и воспитанные дети приносят радость, но вместе с тем сколько же горестей и беспокойства они доставляют нам – и как мало благодарности мы за все это получаем! – сокрушалась она в письме к подросшей Вики. – Это занятие [то есть деторождение] испортило первые два года моего замужества, и как же я была несчастна! Ничто не приносило мне удовольствия»[109].

Виктория не упускала возможность отчитать отпрысков за любую оплошность. Когда дело касалось нагоняя, она не делала различий между трехлетним карапузом и взрослым юношей: доставалось и тем и этим. Восемнадцатилетнему Берти влетело за то, что он подстриг свои детские локончики, которые так нравились маме. Конечно, королева тоже проводила время с детьми, иногда играла в жмурки или в карты, устраивала им пикники, а на балах становилась в пару с сыновьями. Вместе с тем она подспудно ревновала детей к Альберту и радовалась тем часам, когда его не приходилось с ними делить.

* * *

На старинных фотографиях девять отпрысков Виктории кажутся точными копиями матери – круглые щеки, невнятные подбородки, вытянутые, чуть загнутые книзу носы, светло-голубые глаза, такие прозрачные, что они кажутся пустыми. Внешность далеко не ангельская и не вызывающая особого умиления.

Несмотря на внешнее сходство, дети сильно отличались по характеру – как друг от друга, так и от родителей. Общим у них было только ганноверское упрямство.

Вики, любимая дочь Альберта, росла ребенком подвижным и своенравным. Чуть что, она падала на пол и колотила ручками и ножками, заходясь басовитым ревом. Телесные наказания претили леди Литтлтон, но, чтобы усмирить Вики, она была вынуждена к ним прибегать. Один раз крошка-принцесса соврала горничной, что Лэддл разрешила ей надеть на улицу розовый чепчик. За это врушке связали руки за спиной – как когда-то ее буйной матушке. Иногда принцессе доставались шлепки, но ничего более серьезного.

Причина плохого поведения была одна – скука. Умная не по годам, девочка не находила выхода для своей энергии, кроме как в криках и шалостях. Все изменилось, когда в 1844 году в детской появилась новая учительница, дочь священника Сара Хилдьярд (дети прозвали ее Тилла). Мисс Хилдьярд отлично разбиралась не только в литературе и истории, но и в ботанике, чем впечатлили даже Альберта. Вики расцвела под ее присмотром. У принцессы оказался недюжинный дар к языкам, она легко одолела математику, химию, латынь и могла, не смущаясь, поддержать разговор с отцом на любую тему. А ведь это были годы, когда женское образование сводилось в основном к чтению, игре на пианино и вышиванию, тогда как науками предпочитали не загружать.

Несмотря на то что Вики первой появилась на свет, наследником престола по закону являлся ее младший брат Альберт Эдуард. Шалопая-принца почти всю жизнь звали Берти, до тех самых пор, пока он не взошел на трон под именем Эдуарда VII. Тогда народ переименовал его в Тедди.

Во младенчестве Берти был чудесным ребенком, толстеньким и спокойным, но чем старше становился, тем больше раздражения вызывал у матери. Никогда не блиставшая красотой, Виктория надеялась, что дети уродятся в Альберта, а не в нее, но ее постигло разочарование. Она так сердилась на их заурядную внешность, словно дети сами были в этом виноваты. «Не могу назвать его красивым из-за его чересчур маленькой и узенькой головы, крупных черт лица и почти полного отсутствия подбородка»[110], – составила она словесный портрет сына.

«Наследственная и неизменная антипатия наших государей к своим наследникам, кажется, уже укоренилась в ней, и своего сына королева не любит»[111], – рано подметил ехидный Гревилл.

Но внешность – это еще полбеды. Возможно, королева свыклась бы с крохотным подбородком Берти или его белесыми глазами, если бы в остальном он походил на отца. Но яблоко не могло упасть дальше от яблони.

Берти рос драчуном и задирой: бил младших братьев и таскал за волосы сестер, кусался и плевался, рвал книги, закатывал такие истерики, что две пары рук едва удерживали его на месте. От мальчика приходилось прятать ножи и ножницы – в порыве гнева, он мог швырнуть их в кого угодно (впрочем, точно так же в детстве поступала и его мать!). Он собрал целую коллекцию палок и махал ими над головами младших, смеясь на их испугом. Слугам тоже доставалось от венценосного забияки. Он пачкал их униформы, а однажды, увидев, как горничная разложила на постели свое свадебное платье, обрызгал его чернилами. Обеспокоенный его выходками, барон Стокмар посоветовал родителям не оставлять Берти наедине с другими детьми.

Возможно, принц Уэльский действительно страдал от какого-то психического заболевания. Или же от распространенного в наше время синдрома дефицита внимания и гиперактивности. Но в викторианской Англии не знали таких заковыристых диагнозов. Плохое поведение исправляли по старинке – розгами.

Но и тут Альберт решил пойти другим путем. К телесным наказаниям он хотя и с неохотой, но все же прибегал («Он так капризничал, что отец решил высечь его, и эффект был превосходным», – записал доктор Кларк в 1849 году). Однако в волшебную силу порки Альберт не верил, потому решил показать сына френологу – викторианскому эквиваленту детского психолога.

Френологи замеряли размер головы пациента, разные бугры и впадины и на основе этих более чем сомнительных данных выносили суждение о его характере и интеллекте. В XIX веке к френологии относились с почтением, и у френологов консультировались не только суеверы, но и люди образованные. Несколько раз мальчика осматривал Эндрю Комбе, ведущий специалист Англии, и заключил, что мозг принца, увы, дефективен. Как тут не вспомнить Георга III, чья отравленная безумием кровь текла в жилах мальчика? Вдруг Берти унаследовал сумасшествие?

Барон Стокмар полагал, что нет такого мозга, который не исправили бы систематические занятия. Берти нужно срочно усадить за парту. Но учеба не давалась принцу Уэльскому. Он с трудом читал и писал, не мог подолгу сосредоточиться на одной теме и, в довершение всех бед, заикался и картавил. Окружающих передергивало от его чисто немецких «р». И где только английский принц нахватался такого произношения? Уж не отец ли подучил?