— А что делать? Проверять надо… У нас-то самих — вообще голяк, гадание на кофейной гуще… Я на это направление Диму Гришина уже зарядил, зама своего… Парень всего семь месяцев, как уволился, он еще опыт не подрастерял… Аркадий… Ты ему помоги, чем сможешь, ладно? Ну, у тебя же должно что-то по Плейшнеру быть? У нас тоже есть, но маловато… Лады?

— Лады, — кивнул Назаров. — Что смогу — отдам. Только… Давай уж лучше мы с тобой все это протрем… А Диме ты без ссылок на источник передашь, как раньше договаривались… Потому что — я все понимаю, все свои, все проверенные… Но где-то все-таки течет…

— Хорошо, — кивнул Бурцев. — Когда встречаемся?

— Да можно и завтра, часа в три…

На следующий день Назаров действительно встретился с Бурцевым и передал ему кое-какую информацию о Плейшнере, Гутмане и их связях. Бурцев, в свою очередь, отдал это все Гришину, который с помощью полученных данных надеялся «оперативным путем» осуществить проверку сообщения анонима, позвонившего руководителю «ТКК».Что он успел сделать в этом направлении — так и осталось для всех загадкой, потому что в ночь с 8 на 9 мая бывшего майора ФСК обнаружили убитым недалеко от подъезда его дома… Несмотря на то, что у Гришина был похищен бумажник с деньгами и документами — ни Бурцев, ни Назаров не поверили в обычное разбойное нападение. Оба сочли, что смерть Дмитрия Николаевича однозначно связана с отработкой им «версии Плейшнера» — а стало быть, погибший двигался в верном направлении.

Между тем, и Бурцев, и Аркадий Сергеевич — ошибались… Если разработка Плейшнера с Гутманом и стала в какой-то мере причиной гибели Гришина, то, по крайней мере, причиной весьма и весьма косвенной. Просто Дмитрий Николаевич, понимая чрезвычайную важность отработки его направления для своей фирмы, в тот день «пахал, как трактор», в результате — домой возвращался очень поздно, вымотанным и раздраженным. Машину на платную стоянку Дмитрий Николаевич поставил где-то около часа ночи, а потом пошел домой — пройти ему нужно было всего три квартала…

По дороге Гришин решил купить сигарет в ларьке.

* * *

Леха Толстиков в своей команде считался заводилой, или, как сейчас принято говорить — «авторитетом»… Много новых словечек вошло в повседневный обиход даже добропорядочных граждан, — да и не то, чтобы совсем уж новых, они, вроде, и раньше известны были, но приобрели новый смысл, новый оттенок…

«Авторитет», вроде бы, и слово хорошее, а вот — приобрело оно в середине девяностых годов явный такой уголовный душок… Впрочем, Леху Толстикова всякие семантические нюансы не волновали, он знал одно — без авторитета нельзя, его нужно заработать, чтобы с тобой считались.

Из армии Леха «дембельнулся» в декабре 1992 года, вернулся в Питер, сразу «просек фишку», понял, что время наступило новое, когда уважают только силу… В Лехином дворе только-только начинала группироваться команда мелких рэкетиров — вот им-то, старым своим корешкам, Толстиков сразу и продемонстрировал, что он, Леха, ни обид не прощает никому, ни силу проявить не боится… Отловил Леха с дружками сослуживца своего, сержанта Васильева, и отдал ему сполна то, что полтора года копилось… Били Васильева страшно — он потом три месяца в больнице лежал, а ментам указать на того, кто его так уделал, побоялся…

В результате Толстикова сразу признали лидером, даже сам Федя Уточкин, молодой еще пацан, но уже успевший дважды за «колючкой» побывать — Леху очень уважал. И боялся. А бояться (считал Толстиков) — это и значит уважать. Леху боялась вся его команда — хоть и небольшая (пять рыл всего), но сплоченная… В родном Лехином Кировском районе с этим «коллективом» считались — скажи где-нибудь: «Леха-Толстый», и знающий человек сразу уважительно головой кивнет. По крайней мере, так представлялось самому Толстикову.

Леха жил просто — любил бокс с детства, с малых лет колотил грушу в подвале на проспекте Стачек, а еще он давно понял: если нет денег, то их нужно найти и взять. Вот и начал Толстиков со своими пацанами мелких спекулянтов и торговцев трясти.

Все сначала очень хорошо шло, платили, уроды, как миленькие… «Навар» Леха распределял сам — по справедливости, а не поровну. «По справедливости» — это когда каждому по заслугам, а свои заслуги Леха считал самыми большими. Правда, «независимость» команда Толстикова утратила довольно быстро — уже в марте девяносто третьего подъехали серьезные пацаны с очень коротким разговором: хочешь работать — работай, «получай»[25], но в «общак», будь любезен, каждый месяц половину отдай — для твоей же пользы, дурень, пацанам помогать, которые «у хозяина парятся», ментам опять же отмусоливать надо… Выбор Лехе предоставили небогатый — либо под «тамбовцев» становиться (под Валеру-Бабуина, парня головастого, у которого и связи в Москве, и вся мусорня прикуплена), либо ехать в лес по грибы, по ягоды — и не важно, что в марте, важно, что из того леса многие дорогу назад забывают…

Леха-Толстый выбор сделал правильный… И надо сказать, работать легче стало. С ментами, например, все вопросы утрясались просто моментально, недаром поговаривали, что многие мусора в «тамбовском коллективе» вторую зарплату получают. Вернее — первую, ежели по количеству купюр считать… «Старшие» мигом Леху «понятиям» своим обучили, растолковали, например, что, когда с барыги «получаешь», надо, чтобы он, барыга, деньги из рук в руки передавал, а не клал их, скажем, на стол, потому что, если из рук в руки — тогда барыга уже «по жизни должен»…

Так и шло время — легко и приятно, в основном. Нет, случались, конечно, и проблемы — всякие разборки гнилые, «терки» стремные… Ну так ведь в любой работе свои издержки есть.

В число «опекаемых» Лехой «объектов» входили и несколько ларьков на проспекте Стачек.

В ночь на 9 мая 1994 года Толстиков как раз стоял у одного такого ларька и заигрывал с Ниночкой, новенькой продавщицей. Ниночка эта была козой не так, чтобы уж очень, но — на пару «пистонов» под настроение тянула, вот Леха ее и «окучивал». Ниночка уже как раз закрываться собиралась, сбегать к Толстикову «магнитофон послушать» — как вдруг мужик какой-то подвалил, Леху локтем от окошечка подвинул:

— Пачку «Кэмела», пожалуйста…

— Извините, «Кэмела» нет, — ответила Ниночка, а мужик раздраженно плечами повел:

— Ну, тогда «Мальборо»… «Мальборо»-то у вас есть?

Очень не понравился этот мужик Лехе — гонором своим не понравился. Толстиков развернулся к нему, сплюнул и сказал внушительно:

— Слышь, дядя — ты че, не видишь, я тут в очереди стою, а ты прешь, как на буфет…

Мужик коротко глянул на Леху:

— Да я вижу, что у тебя «стоячее» настроение…

Толстиков завелся мгновенно:

— А че ты грубишь-то, дядя?

Мужик, судя по всему, чувствовал себя уверенно — ростом и плечами его Бог не обидел, так что пугаться он не стал:

— Ух ты, какие мы грозные… Ладно, парень, кончай заводиться, у меня своих проблем по горло. Я сигареты возьму и уйду — любезничай дальше со своей барышней на здоровье…