— Ясно, — буркнул здоровяк. — Ну, удачи вам, дон Летрадо!

— И тебе, — сказал я. — И всем вам, друзья, удачи!

Мы вышли из камеры, и брат вновь запер дверь тяжелым железным ключом. Только теперь я обратил внимание, что Педро был одет в какой-то жуткий холщовый балахон, усеянный грязно-бурыми пятнами.

— Пойдем, — брат потянул меня за рукав, — охранники ведь могут и проснуться!

Но, когда мы проходили по темному коридору (я изо всех сил старался не стучать костылем), ни один из часовых даже не пошевелился. Впрочем, их было всего двое — один прикорнул на низеньком табурете в нескольких шагах от двери моей камеры, второй спал прямо на полу в конце коридора.

— Что с ними? — шепотом спросил я брата.

— Чересчур крепкое вино, — так же тихо ответил Педро. — Подарок дона Матео.

— Дон Матео? Значит, это он помог тебе пробраться сюда?

— Да, под видом своего помощника. Ну а теперь, будь добр, заткнись и иди молча.

Мы свернули в боковой коридор и спустились в подвал по выщербленным кирпичным ступеням. Здесь, в узкой и темной комнатушке, нас ожидал лекарь.

— Как ваша нога, юноша? — осведомился он вместо приветствия. — Дайте-ка, я осмотрю повязку…

Он с неожиданной для его комплекции ловкостью присел на корточки и, задрав штанину, сноровисто размотал бинты. Я скосил глаза — нога выглядела, на мой взгляд, довольно жутко, но дон Матео, кажется, придерживался другого мнения.

— Отлично, просто отлично, — бормотал он, разглядывая засохшие струпья на моей щиколотке. — Самое главное — рана чистая. Об остальном можно не беспокоиться — молодой сильный организм сам о себе позаботится…

Он отбросил окровавленные бинты в сторону и извлек из своей котомки еще один глиняный горшочек.

— Снова ваша чудодейственная мазь, дон Матео? — через силу улыбнулся я. — Если вы будете тратить ее на меня в таких количествах, то скоро разоритесь!

— Помолчи, — оборвал меня лекарь. Он откупорил горшочек, откуда сразу же шибануло таким зловонием, что меня чуть не вывернуло наизнанку. — Этот состав гораздо дешевле, хоть и пахнет не так приятно.

И не успел я возразить, как дон Матео вылил все содержимое горшочка на мою многострадальную ногу.

— Неужели это помогает? — недоверчиво спросил мой брат, стараясь держаться подальше от нас с доктором.

— Еще как! — воскликнул дон Матео, вытирая руки тряпицей. — Должен признаться, что честь изобретения этого состава принадлежит не мне, а профессиональным нищим, просящим милостыню на ступенях собора Святой Троицы. С его помощью они ухитряются придавать себе вид больных, увечных, прокаженных… et cetera, et cetera. Я позаимствовал у них некоторое количество этого средства и, подвергнув его анализу, пришел к выводу, что оно не только совершенно безвредно, но и обладает некоторыми — небольшими, впрочем, — целебными качествами. Самое же главное — для наших целей оно подходит как нельзя лучше, ибо нога, смазанная должным количеством такой мази, выглядит и пахнет точь-в — точь как конечность, пораженная газовой гангреной.

— Чем-чем? — нахмурился Педро.

— Газовой гангреной, — охотно повторил дон Матео. — Это страшная болезнь, от которой умирают быстрее, чем от чумы. А главное, для того, чтобы заразиться ею, достаточно подышать воздухом, отравленным миазмами, которые источает пораженный орган.

Я с ужасом смотрел на то, во что превращается моя нога. Растекшаяся по ней вонючая мазь застывала, образуя жуткого вида язвы и волдыри. Действительно, очень похожие обрубки высовывали из своих лохмотьев городские нищие, но я никогда не предполагал, что это всего лишь трюк, — настолько реалистично все выглядело.

— Но что, если охранники не знают, что такое газовая гангрена? — спросил Педро. — Мне бы не хотелось устраивать стрельбу…

— Еще как знают! — успокоил его лекарь. — Те методы, которые применяет трибунал, весьма действенны… но если перегнуть палку, то допрашиваемый может потерять руку или ногу. Веревка пережмет жилы, тиски раскрошат сустав… и через несколько дней конечность почернеет и станет выглядеть вот так. С такими бедолагами даже инквизиторы стараются не иметь дела. Поэтому насчет охранников можешь не волноваться — они прекрасно понимают, чем рискуют, если умерший от гангрены узник останется в тюрьме хотя бы на несколько часов.

— Умерший? — возмутился я. — Благодарю покорно, дон Матео! Я, конечно, хочу поскорее покинуть эти стены, но живым человеком, а не трупом!

Лекарь не обратил на мои слова никакого внимания.

— Выпейте это, юноша, — велел он, протягивая мне маленький пузырек зеленого стекла.

— Это яд? — подозрительно спросил я.

Дон Матео отечески улыбнулся.

— Нет, мой молодой друг, это не яд. Это лекарство, которое спасает от смерти на костре.

— Пей, Яго, — поддержал лекаря Педро. — Я доверяю дону Матео, а значит, и ты должен ему доверять.

Я пожал плечами, понюхал пузырек (он слабо пах лавандой) и одним глотком выпил его содержимое. Минуту или две ничего не происходило, а потом комната начала кружиться у меня перед глазами — все быстрее и быстрее. Мне показалось, что где-то неподалеку басовито загудел колокол.

— Все-таки вы меня отравили, — сказал я укоризненно. Покачнулся и упал на руки подскочившего Педро.

Последнее, что я услышал, был голос дона Матео:

— Кладите его на носилки, живо!

А потом я увидел звезды.

Самые настоящие, крупные звезды, таинственно мерцавшие в темно-фиолетовом небе. Сначала мне показалось, что они покачиваются, — но нет, это покачивался я сам, лежа лицом вверх на плавно плывущих в ночи носилках. Меня несли четверо облаченных в бесформенные балахоны людей — в первую секунду я встревожился, приняв их за инквизиторов, но, убедившись, что руки и ноги мои не связаны, расслабился.

— Педро! — тихонько позвал я.

Носилки замерли. Человек в балахоне, шедший справа, повернулся ко мне. На лице у него была страшная белая маска мортуса[31].

— Очнулся, братец! — весело сказал он. — А я боялся, что ты продрыхнешь до самого Кадиса!

Он махнул рукой, и я почувствовал, как носилки опускают на землю. Попробовал слезть с них — мышцы были как ватные, а в голове шумело, словно после хорошей выпивки, но, в общем, я чувствовал себя прекрасно.

Свежий ночной ветерок, наполненный ароматами цветов и трав, овевал мое лицо. После духоты и зловония тюремных казематов я не вдыхал, а буквально пил его, как драгоценное вино.