Он остался сидеть как пришибленный. Не сразу услышал, что вруке раздраженно пикает трубка, виновато и с величайшей осторожностью понес нарычажки.

Мысли самые дикие и странные хаотично заполняли мозг, так жерезко оставляли полностью. Череп то трещал от напора, то пустел, как метропосле полуночи. Кровь приливала тяжелыми горячими волнами, в висках начиналистучать молотки, затем так же резко он начинал слышать в ушах звон незримыхколокольчиков…

Телефон зазвенел так резко, что Крылов подскочил. Стул упалс грохотом, в голове мелькнуло, что разбудит деда, пальцы цапнули трубку,метнули к уху:

— Алло?

— Это я, — послышался ровный и чистыйголос, — Яна. Ты звонил…

Он поспешно прокричал:

— Да-да!.. Яна, умоляю, выбери время, чтобы намвстретиться. Любое. Но чем раньше, тем лучше!

На том конце провода было долгое молчание. Затем голоснерешительно произнес:

— В Москве положено отложить на день-два, а то и натри… Но я из провинции, я… могу и сейчас. У меня сейчас есть свободное время,так что почему и нет?

Крылов выдохнул счастливо:

— Ох, Яна… Ты просто золото. Давай, я буду тебя ждать упамятника Пушкину? Я слышал, что Алексей живет там близко в коммуналке?

— Верно, — ответила она. — На Ермоловой. Ясмогу быть там через десять минут.

Он закричал в панике:

— Через десять я не успею! Мне добираться… Давай черезтридцать минут?

— Договорились, — ответил ее бесконечно милыйголос. — Через тридцать минут я буду. Учти, я не опаздываю.

— Ты золото, — пробормотал он. — Ангел, а неженщина! Еще и не опаздываешь…

Из дома вылетел, как будто его выдрало вакуумным взрывом. Наулице выскочил на середину дороги, остановил первого же частника, все сейчасшабашат, велел гнать в Центр, прямо в Центр. Не куда-нибудь, а к памятникувеликому поэту. Если надо, то нарушая эти гребаные правила, он заплатит.

Хозяин машины посматривал на него испытующе, стараясьпонять, имеет ли дело с провинциалом, что вырвался наконец-то в Москву, теперьу него командировочное настроение, ему сейчас бабы, рестораны, казино…

— Надолго в Москву? — поинтересовался он.

— Что? — очнулся Крылов. — В Москву?..Нет, я москвич. Ты не обращай внимания, это я так… сделка века намечается.

— А-а-а, — протянул водитель разочарованно, Крыловпонял, что выпал из сферы повышенного внимания подшабашника. С самого крутогобизнесмена не сдерешь так, как с самого мелкого командированного из глубинки.Те все еще по старинке сорят деньгами, а у бизнесменов вошло в модудемонстративно беречь копейку. — Тады да… Щас приедем, в это время пробокнет. Или почти нет…

И все же, на скорости подъезжая к памятнику, он виделстройную фигуру Яны. Она подошла к мороженщику, чем-то интересовалась, паренькартинно выпячивал грудь и все старался заглянуть ей за глубокий вырез. Мимопрошла совершенно обнаженная девчушка, на груди и ягодицах татуировка, он необратил на нее внимания, а Яну жадно раздевал взглядом.

Крылов заскрипел зубами, бросил:

— Останови!

— Здесь нельзя. Сейчас развернусь…

— Тут разворот только возле Центрального телеграфа!

— Да, но…

— Держи!

Крылов бросил ему деньги, водила послушно начал сдвигаться кбровке. Крылов открыл дверцу, когда машина притормозила, выскочил на ходу ибросился в сторону памятника.

Яна развернулась в его сторону с неспешностью королевскойяхты. Глаза ее смеялись, пальцы деловито снимали обертку с эскимо на палочке. Провинциалывсегда жадно лопают московское мороженое, Крылов знал.

— Извини, — выдохнул он, — чуть опоздал…

— Да нет, — ответила она беспечно, — это явышла раньше. Люблю Москву!

Ее полные, очень красные без всякой помады губы вытянулись втрубочку, шоколадный верх мороженого исчез, обнажился молочно-белый столбик.Она бесстыдно посасывала, слизывала с краев, глаза ее смеялись.

Он сказал с замешательством:

— Извини, но я просто… когда позвонил, я даже не понял…Что-то случилось? Ты так ответила… что я подумал…

Она спросила лениво:

— Что ты подумал?

— Что ты заболела, — выпалил он. — Горло утебя хрипело…

Она удивилась:

— Как я могла говорить с членом во рту? Он как разтыкался мне в гланды… Или в голосовые связки, не знаю. Собирался кончать, зачеммешать?..

Глаза ее были чистые, невинные. Теперь шоколадные стенкиисчезли, белый столбик входил в ее рот целиком, Яна слизывала со всех сторонбыстро тающие сливки, эскимо худело с каждым погружением в красный горячий рот,такой влажный и такой, такой… такой!

Сердце колотилось неистово. Крылов чувствовал, как пальцысжимаются в кулаки, он, философ, чувствует в себе пробуждение зверя. Поспешностиснул в груди дыхание, в барокамере легких опасно быстро растет давление. Вобычной жизни он чувствовал некоторое облегчение, довольно подленькое, какпризнавался себе втихушку, если женщина кому-то да принадлежит. Ну там женасослуживца или вообще чья-то чужая жена, чужая любовница, а он просто урываетсебе от чужой законной собственности. Это и придавало ореол казановы-робингуда,и не надо было брать на себя какие-то, хоть малейшие обязанности. И егонисколько не задевало, что этой женщиной кто-то пользуется еще, помимо него.Наоборот, это он пользовался чужим, запретным. Это всегда возбуждало, пьянилоголову, придавало романтичный оттенок. Но… с Яной этого привычного чувствапочему-то не возникло.

Он с великим трудом выпустил сквозь стиснутые зубы струювоздуха, стараясь сделать это медленно, чтобы не взорваться. И чтобы не сжечьгорячим дыханием этот мир, не испугать Яну струей огня.

— Поедем отсюда? — предложил он.

— Поедем, — согласилась она с готовностью.

— Куда?

Она рассмеялась, губы от частого соприкосновения с холоднымстолбиком эскимо, а затем с горячим воздухом раскраснелись еще больше, набухли,как созревшие бутоны роз.

— Я плохо знаю город, — призналась она. —Потихоньку осваиваю, но все-таки…

Он задержал дыхание — другой бы давно уже предложилнасчет коитуса, а здесь язык как прилип к гортани, и даже то, что проделывает снею Алексей, не позволяет снять с нее ореол святости с великим трудом выдавил:

— Тогда ты еще не видела… что такое Интернет? Во всейего мощи? Хочешь, покажу?

Ее глаза засияли, она воскликнула по-детски: