К тем немногим, кто говорит о коллективизации, принадлежит и Лаврененко. Он, прежде наслаждавшийся комсомольской жизнью, признается, что именно тогда впервые усомнился в правильности действий советской власти, и этим напоминает однокашника Богдан, который в теории следовал за большевиками, но утратил наивность, столкнувшись с их практикой. Лаврененко из блаженного мира коммунистических грез вырвал рассказ матери об аресте его хорошего друга, быстро сделавшего партийную карьеру и ставшего вторым секретарем сельского райкома. Первой его реакцией было недоумение: «Что-о-о? Этого не может быть. Такой толковый и энергичный, из последних бедняков! Никогда не поверю!» Затем Лаврененко узнал, что его друг Вася отказался силком коллективизировать одну деревню за две недели. Подобно Грачеву, он надеялся убедить крестьян беседами, а местная партийная организация требовала немедленно арестовать сопротивляющихся и конфисковать у них скот. Васю обвинили в пособничестве кулакам, исключили из партии и вместе с кулаками сослали в Сибирь.

Заявлениям газет, будто голод 1932-1933 гг. организовали «антисоветские силы», Лаврененко был готов поверить не больше, чем тому, что его друг преступник. Он понял, что крестьяне — не злодеи, а жертвы. В конце концов он в 1932 г. уехал из Киева, где учился, боясь, как бы и его не заставили участвовать в насилии против крестьян: «Еще одно тянуло меня к уходу. Партийное и комсомольское руководство института нередко привлекались партийными органами для поездок в села с целью укрепления колхозов, часто распадавшихся. И хотя после статьи Сталина "Головокружение от успехов"[10] нажим на крестьян стал несколько слабее, все же применялись методы запугивания и принуждения… Это настолько противоречило моему характеру, что мне часто указывали "на мягкость поведения"».

Использование в коллективизации студентов-инженеров представляется последним «испытанием мужества», которому партия подвергала свою будущую элиту, последним доказательством преданности от тех, кому вскоре будет поручено руководство участком строительства, заводским цехом или лабораторией. Как отметила Шейла Фицпатрик, во время террора 1937-1938 гг. для системы было важно, чтобы молодые инженеры чувствовали себя ее соучастниками, принимая от нее посты репрессированных предшественников. Но, судя по всему, партия уже в начале 1930-х гг. требовала от своих последователей «потери невинности». Кроме того, коллективизация, очевидно, стала одним из первых событий, заставивших просоветски настроенных инженеров усомниться в линии партии. Подобно Лаврененко, они внезапно оказались вышвырнуты из мира дружного комсомольского коллектива, приключений и социального продвижения и вынуждены взглянуть на партию совсем другими глазами. Если образ старого инженера как классового врага не встречал у них возражений, то с крестьянами, в силу собственного происхождения, они чувствовали слишком тесную связь, чтобы видеть в них «злодеев». Из мемуаров можно понять, что они постарались как можно скорее «вытеснить» из сознания этот эпизод и вернулись к прежнему взгляду на партию.

После этого последнего испытания «сталь» окончательно «закалялась», и программа обучения юношей и девушек на инженеров завершалась. Более того — из них формировались новые люди, и участие в коллективизации служило заключительным ударом молота по еще ковкому железу. Средства массовой информации в 1931 г. гордо представляли первое поколение советских людей как новую элиту. Идеальные биографии везде изображались результатом длительного процесса: «Тов. А. Алфеев. Рабочий-слесарь. 10 лет был на производстве, 6 лет — в Красной армии. С 1926 по 1928 г. — на ответственных хозяйственных должностях. В 1928 г. в счет первой "тысячи" был командирован в ГЭМИКШ. В институте — член бюро партколлектива, председатель профкома. Изучил специальность инженера электромонтажника… Тов. И. Задорожный. Член ВЛКСМ с 1923 года, ВКП(б) — с 1926 года. С 1920 по 1922 г. — доброволец Красной армии. В институте — пропагандист, член профкома. Инженер электромашиностроитель». И вот обучение закончено: «Их биографии — это биографии пролетариев-революционеров, испытанных партией в самые трудные дни Октября и хозяйственного строительства, становящихся сегодня инженерами».

От революционера прямиком к инженеру — так выглядел идеальный жизненный путь. Человек подобного сорта с равным успехом действовал в самых разных ситуациях: при свержении царизма, в борьбе с белыми, строительстве советской системы, коллективизации сельского хозяйства, а теперь — в индустриализации. Дабы лучше подчеркнуть его успешность и отличие от старого инженера, приводились женские биографии. Хотя идеальный тип инженера представлял мужчина, на фоне судеб ставших инженерами женщин — существ, вдвойне угнетенных при царизме, — вдвойне впечатляющими казались достижения партии в деле освобождения и просвещения рабочего класса. Женщина-инженер превратилась в символ новых возможностей, новой жизни и нового человека: «Биография Любови Викторовны — это биография нашей страны, нашей партии, отражен, ная в объективе одной человеческой жизни. Где сегодня самое главное — для партии, для рабочего класса — туда идет Яблонская. Поэтому она, вступив молодой девушкой в 1919 г. в партию, отправляется на фронт. Попав в плен к белым и вырвавшись оттуда, снова кипит на партийной и военной работе. Конец гражданской войне, и партия перестраивает свои ряды для работы на хозяйственном фронте. Яблонская работает в Совете труда и обороны. Партия посылает лучших коммунистов на учебу, — Яблонская идет учиться в МВТУ и в 1926 г. выходит инженером».

В полном соответствии с поставленной задачей даже студентов обучать по возможности прямо на производстве лозунг для выпускников также гласил: «На практику!» Старый инженер, кабинетный работник и бюрократ, якобы просиживал штаны в конторе. Место нового инженера было на заводе или большой стройке, вдали от старой цивилизации. Как писали в текстах к своим фоторепортажам журналы вроде «СССР на стройке»: «Магнитогорск… Напрасно вы будете искать это название на самых детальных картах. На высоте 617 метров над уровнем моря вы найдете только гору Магнитную и на правом берегу маленькой речки старую казачью станицу — Магнитную. Карты устарели. Социалистический мир растет очень быстро». Еще один центр первой пятилетки и инженерной деятельности располагался на Днепре: «Днепрострой — это микрокосм всей нашей страны со всеми ее особенностями и противоречиями. Это — как капля, в которой отражаются все сложнейшие процессы жизни Союза Республик». То, что новые центры страны звались не «Москва» и «Ленинград», а «Днепрострой», «Кузнецкстрой» или «Магнитострой», подчеркивается и в фильме «Энтузиазм. Симфония Донбасса» (1930), показывающем, как создавался промышленный район в Донецком угольном бассейне. На место церквей, где звучит орган и молятся женщины, встают металлургические заводы, угольные шахты и комсомольские клубы. Летят искры, полыхает огонь, заводские окна сияют в ночной тьме, раскаленные железные болванки вынимают из мартеновской печи, прокатывают и штампуют. Таков новый мир, которым соблазняли советского инженера. Научная деятельность или административная работа были не для него в принципе. Нового инженера публично воспевали в печати, как, например, В.А. Гончаренко: «Он горячо верит в то, что делает. Он выбрался на гору из недр земли, он был в прошлом подземным рабочим. А поднявшись по ступенькам руководства строительством, он сохранил в себе чувство твердых пород, которые нужно грызть, грызть неустанно… Гончаренко говорит о простое машин как о пощечине, он чувствует Магнитку как свою жизнь… Такие, как Гончаренко, которые чувствуют Магнитогорск, мыслят Магнитогорском, творят Магнитогорск, раскрывают его смысл всем, всем, всем. Он день и ночь на горе, знает, где что находится, кто как работает и на что способен, кого где использовать, как взять от машины все, что она может». Федор Васильевич Гладков (1883-1958) изображал нового инженера так: «На пороге встречали производителя работ… От него пахнет скалами, землей, непрерывным трудом, и кажется, что он не знает, что такое теплая, уютная комната, спокойный сон и отдых. Тогда он руководил грабарскими работами по рытью канала для шлюза, теперь в его ведении — скальные работы. О своей работе он говорит с большим смаком, как обжоры о кушаньях». М. Ильин (Илья Яковлевич Маршак, 1895-1953) набросал коллективный портрет одержимых своей работой инженеров-проектировщиков: «В Гипромезе с утра до вечера кипит работа. Сотни инженеров считают, чертят, опять считают. Здесь есть строители домов и строители кораблей, знатоки угля и знатоки стали, горные инженеры, речные инженеры, воздушные инженеры. У них в работе сотни заводов… Одни из этих заводов будут добывать железо… Другие заводы будут строить для нас тракторы, автомобили, вагоны, комбайны, турбины, электромоторы… Все главные законы физики и химии можно записать в одной книжке и эту книжку положить в карман. Но, зная эти законы, человек возводит огромные здания, дробит горы, строит под землей города»