Где-нибудь в каком-нибудь Инсбруке - почему-то мелькнуло это название - спит со своей находкой второго сорта третьей свежести. Алина вспомнила даму из деревянного кафе, с глазами-глобусами. Такие дамы обычно очень демонстративно берегут здоровье и форму: обезжиренные блюда, горные лыжи, no smoking, чай зеленый, алкоголь по великим праздникам и только самый изысканный, а главное - чтоб все об этом знали.

Ненависть к манифестациям деревянной селедки полыхнула ярче ревности. "Так и утонуть можно!" - спо?хватилась Алина и выбралась из ванны, вся в смятении.

Закутавшись в громадное махровое полотенце, она вбежала в спальню. Профессор, укрывшись с головой, спал. Возможно, спал. Алине очень захотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым.

- Вон там, в углу, весьма увесистый торшер, - посоветовал голос из-под одеяла.

- Вы не спите?

- Какая догадливость! - сказало одеяло.

- Бессонница? - с глубоким прискорбием спросила ?Алина.

- Сексуальное возбуждение наступило при мысли о свежевымытой злючке, завернутой в махровое полотенце, - пояснило одеяло издевательски.

- Вы откуда узнали, в каком номере мы со Степаном Фомичом тогда останавливались?

- Связи, знаете ли, связи...

- И дальше так же - по всему маршруту? Дорога жизни?

- Угу, - буркнуло одеяло. - Придете ко мне?

- Я не испытываю, как вы выразились, сексуального возбуждения.

- Ну да, у вас возбуждение исключительно эмоциональное или где-то даже интеллектуальное. И мемориальное. Могу помочь сублимировать...

- Вы же сказали, что романов крутить не хотите? - напомнила она.

- Я и не хочу крутить. Я хочу вставлять и вынимать - сами знаете что и куда. И откуда.

- Зачем? Грубиян...

- Зануда, - прокомментировало одеяло.

- Это пошлость - вставлять и вынимать.

- А что же - вставить и так все и бросить? - расхохоталось одеяло.

Алина невольно улыбнулась - за компанию. Она не ожидала, что профессор так быстро станет человеком - после всего, что они друг другу устроили в Москве.

- Что это с вами, ась? - шепнула она, подкрадываясь к кровати.

- А я на свободе. С чистой совестью. Руководить клиникой - не могу, профнепригоден. Общаться с женой - не могу, она меня сейчас ненавидит больше, чем вы - своего незабвенного. Сидеть в Москве просто так - не хочу, можно спятить. И так далее.

Алина сдернула с профессора одеяло.

- Ага! Так я и думала! - с веселым злорадством вскричала она. - В пижаме! Провокатор!

- Слушайте, мне холодно! - возмутился профессор и сел. - Отдайте одеяло и ложитесь спать. Могу дать снотворное.

- Ну вот, уже в кусты... Возбуждение кончилось?

- Успокойтесь, больная, не надо нервничать. Будьте умницей... - Профессор осторожно, медленно, будто опасаясь укуса, подошел к Алине и сдернул с нее полотенце.

Тима знакомится со сторожем

Кто-то потрогал Тиму за плечо.

- Доброе утро, детка. Ты откуда? - Старик был в большой белой бороде, как в снегу.

- Доброе утро. Я отсюда. - Она показала на домик.

- Значит, ты теперь... как садовый инвентарь, - весело сказал он что-то странное.

- Не знаю. Там женщина на стене...

- Это Пресвятая Богородица с Младенцем, - объяснил старик и перекрестился.

Тима повторила его жест и осмотрела свою правую руку.

- А зачем вы так делаете?

- А ты делай и не спрашивай. Постепенно сама поймешь.

- Хорошо, - согласилась Тима. - Мне нравится...

- Нравится? - удивился старик. - Ну и ну... К трапезе собралась?

- Трапезе?...

- Вот чудо!.. Ты как сюда попала? - И, заметив ее замешательство, переспросил: - Ты хочешь есть?

- Да, - вздохнула Тима. - Это я понимаю.

- А что еще ты понимаешь? Ну - еда. Вода. Спать, ходить, дышать - это ты понимаешь?

- Да.

- Почему ты так грустно сказала? - забеспокоился старик. - Ты знаешь, где ты сейчас находишься?

- Мне сказали: монастырь. И привезли сюда.

- Кто? Как это - привезли? Ты же взрослая. Ты должна сама решать. Это же не детский сад!

Тима не ответила, потому что каждое второе слово старика было непонятно ей. Душа вздрагивала. И самое острое - что такое должна?

- Бедная ты бедная, - продолжал старик. - Ты знаешь такое слово - Бог?

Тима села на траву и заплакала, укрывая лицо длинными волосами. Старик посмотрел-посмотрел, поморщился и сел рядом.

- Что с тобой, детка? Я напугал тебя?

- Я не знаю, - всхлипнула Тима. - Я ничего не знаю! У меня уже спрашивали про Бога, но я ничего не понимаю!.. Кто это, что это, зачем? Что мне делать, что говорить, куда идти... - Ее слова сыпались сами, и старик чувствовал, что у его необычной собеседницы только что случилось какое-то первобытное, очень сильное горе, которое не выплачешь ?легко.

Ему показалось, что девушка и плачет-то не как все. Будто она не умеет плакать. И сама удивляется, откуда льется эта злая соленая вода, стекающая на синие джинсы.

- А почему ты в брюках? - спросил старик, вдруг заметивший ее наряд и прическу, немыслимые в этой местности.

- Пожалуйста, скажите мне, - уже захлебываясь от рыданий, выговорила Тима, - что надо и что нельзя? Мне говорят слова, а я вижу цвет, и многие слова - неправильного цвета!.. И от них бывает холодно!

Старик не смог вымолвить ни слова. Он смотрел в небо и опять крестился - и помочь нечем.

"Вам не больно?"

Профессор сложил полотенце и понес его в ванную.

Голая Алина постояла-постояла - и легла спать.

Профессор вернулся из ванной, выключил свет и тоже лег спать.

- Спокойной ночи, - сказал он.

- Так точно, - отозвалась она.

- Вам не больно?

- Очень больно. Я не могу видеть эти стены.

- Вообще-то уже темно, ничего не видно. Кстати, почему не можете? Вы ведь не любили его. Вы просто боялись утратить стены. Все про какой-то дом плели... Вот они, стены, вернулись к вам. Не о чем больше переживать.

- Да, конечно, спасибо, не о чем...

- Он... эээ... убийца, - напомнил профессор. - Так сказать, ну, образно выражаясь... Он от вас отстреливался.

- Да, я помню.

- Вы любите убийц?

- Нет, я не люблю убийц, - серьезно подумав, ответила Алина.