Эрмин запуталась в объяснениях. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которая нашалила и теперь вынуждена оправдываться.

— «…Только и всего!» — повторила Лора. — Ради чужих людей ты делаешь то, в чем отказываешь мне много недель подряд! Признай, что это выглядит как наказание, и жестокое!

Присутствовавшая при этой сцене Шарлотта предпочла убежать в кухню. Ханс же заявил, что должен отнести все вещи в спальню.

— Все вещи? Но почему? — спросила Эрмин.

— Потому, что я буду жить здесь, в моем доме. И больше не оставлю тебя одну, — заявила категоричным тоном Лора. — А Тошан знает об этой сумасшедшей затее? Если он позволил тебе сейчас, в самые сильные холода, отправиться в Квебек, я найду что ему сказать.

— Я и ему ничего не сказала, мама. Прошу тебя, не сердись! Знаешь, кого я встретила в санатории? Сестру Викторианну! Я так обрадовалась! В монастырской школе она была сестрой-хозяйкой, но ко мне относилась, как к дочери.

— Час от часу не легче! — в сердцах выкрикнула Лора. — На этом свете у меня нет никого, кроме тебя, а ты готова любить всех, кто пытался заменить тебе мать, но не свою настоящую маму! Я была бы счастлива поехать в Квебек, быть с тобой рядом в такой момент! Мы бы остановились в лучшем отеле, поужинали вдвоем или втроем, потому что взяли бы с собой и Шарлотту. И ты лишила меня такой радости!

Эрмин села рядом с матерью. Она была тронута ее словами.

— Прости меня, мама. Как бы то ни было, до Квебека я так и не доехала. Наутро после аварии я решила вернуться домой. Тебе это может показаться глупым, но мне хотелось поехать одной. С прослушиванием то же самое: я бы предпочла, чтобы в зале в этот момент не было ни тебя, ни Ханса. Вы так верите в меня, и мне не хотелось бы вас разочаровать. Я хотела услышать, что скажет специалист о моем голосе, о моей технике, но не разговаривать об этом дни напролет перед прослушиванием. Я была неправа и в полной мере за это наказана.

— Наказана? И в чем же заключается наказание? — сухо спросила Лора, не переставая сердиться.

Молодая женщина отвернулась. Ей не хотелось упоминать о выкидыше, хотя это, несомненно, смягчило бы мать.

— Скажем так: в санатории я увидела больного туберкулезом ребенка, которому жить осталось несколько месяцев. В сравнении с несчастьем, выпавшим на долю этого мальчика и остальных пансионеров, я поняла, как мелки мои страхи и невзгоды. Спев им пару песен, я хоть немного их порадовала.

— А я? — спросила Лора. — Я не имею права на частичку этой радости? Или мне надо заболеть туберкулезом, чтобы слушать, как поет родная дочь? Я знаю, что виновата перед тобой, Эрмин, и все же я думала, что ты меня любишь. А теперь я в этом сомневаюсь. С тех пор как ты поселилась в этом доме, между нами ширится пропасть!

— Мамочка, прошу, не говори так!

— Я скажу все, что хочу сказать! Мы нашли друг друга слишком поздно. Ты почти сразу же вышла замуж за Тошана. Когда же я стану супругой Ханса, у нас и вовсе не останется ничего общего.

Лора замолчала и разрыдалась. Эрмин крепко обняла мать.

— Мамочка, зачем ты так говоришь? Моя родная, ты ошибаешься, я люблю тебя и не хочу огорчать.

Лора пребывала в состоянии крайнего возбуждения, и это начало беспокоить Эрмин.

— В том, что случилось, нет ничего страшного, — начала она. — Послушай, мы поедем в Квебек вместе, ближайшим летом или в следующем году. Теперь, когда моя эскапада больше не секрет, я с удовольствием расскажу тебе, как я организовала наш с Шарлоттой отъезд. Ты будешь смеяться: меня все пугало — и вокзал в Шамборе, и поезд…

Лора неловким движением вытерла заплаканные глаза. Она дрожала. Эрмин подняла упавшую на пол газету. Из чистейшего любопытства она решила просмотреть статью. Та была проиллюстрирована двумя фотографиями, сделанными без ведома молодой женщины. Критическим взглядом Эрмин окинула саму себя, снятую в профиль, потом поискала среди слушателей знакомые лица.

«Бадетта говорила, что в числе пассажиров поезда был журналист. Но я и подумать не могла, что он работает для «La Presse», — сказала она себе. — И уж подавно не предполагала, что он напишет статью. В этом мне снова-таки не повезло!»

Эрмин подумала о Тошане. Ведь эта статья могла и ему попасться на глаза…

— Что ж, мне придется во всем признаться мужу.

— Вот как? — чуть насмешливо поинтересовалась Лора. — Только потому, что так сложились обстоятельства? Эрмин, откуда это у тебя — врать, скрытничать? Твоя открытость и искренность всегда меня восхищали. Что с тобой случилось?

— Мне неприятно это слышать, мама, — со вздохом отозвалась молодая женщина. — Но не всегда легко быть искренней. Если хочешь знать правду, вот она: да, я мучаюсь, потому что приходится выбирать между ролью жены и матери и сказочной карьерой, которую ты так часто мне обрисовывала. Я не испытываю желания стать известной и богатой, мне просто нравится петь. Более того: пение для меня — это страсть, потребность. Там, в санатории, я познакомилась с больным мальчиком, его зовут Жорель. От него я услышала самую лучшую на свете похвалу: он сказал, что мой голос, быть может, поспособствует его выздоровлению. Если так, я буду бороться, мама! Сегодня же вечером я объясню Тошану, что не могу отказаться от пения, и попрошу, чтобы он разрешил мне петь хотя бы в больницах, приютах для сирот, в санаториях… Чтобы дар, которым наградил меня Господь, послужил благому делу!

Теперь пришла очередь Эрмин плакать. Она говорила так громко, что из кухни примчалась Шарлотта, а за девочкой по пятам — Мирей с Мукки на руках. Встревоженный, Ханс тоже быстро спускался вниз по лестнице.

— Сестра Викторианна — и та посоветовала мне не думать о карьере, — запальчиво проговорила Эрмин, захлебываясь слезами. — Я сделаю, как она хочет, я буду поступать так, как вам хочется, но я хочу петь!

Она встала сама не своя от огорчения и прижала руки к груди. Это был не первый случай, когда ее тело так неистово реагировало на внутренний конфликт. Лора, у которой словно пелена спала с очей, испуганно вскрикнула:

— Дорогая, успокойся, прошу тебя!

Но было уже слишком поздно. Эрмин вспомнила, как ехала в поезде в испачканной кровью одежде. Она потеряла ребенка, крохотное обещание ребенка, и осознание этого причиняло ей ужасную боль. Все ее прекрасные мечты были теперь запятнаны этой кровью.

— Никогда не выйду я на сцену в костюме героини! Не стану ни Чио-Чио-сан, ни Маргаритой из «Фауста». Если бы вы только знали, как мне хотелось бы поездить по Европе, восхищая слушателей! Но мне не следует думать об этом, нельзя даже думать!

Эрмин сорвалась на крик.

— Крошка моя, успокойся! — стала мягко уговаривать ее домоправительница. — Ты уже навела страху на Шарлотту и своего малыша. Мадам, возьмите у меня Мукки!

Мирей взяла Эрмин за запястья и увела за собой. В кухне она обтерла ей лицо смоченным в холодной воде полотенцем.