– Я знаю, дальше что?

– Если вы поможете мне, – несколько сбившись и теряя темп, проговорила Орлова, – вы можете претендовать...

– Сударыня, сегодня же, как только прибудет конвой, я отправляюсь в ставку Пугачева с поручением императрицы Екатерины. В полученной мною подорожной вы значитесь как кухарка и супруга моего камердинера, Питера Редферна, или, если вам удобно, Петра Реброва. Если вы еще раз произнесете хоть слово о своем происхождении, я объявлю вас умалишенной и запру в сумасшедший дом. Если вы согласны, готовьтесь к отъезду и вспоминайте все, что вы когда-либо слышали о приготовлении пищи. Если нет, даю слово, убью вас прямо здесь и закопаю в этом саду. Со своей стороны, могу обещать, что постараюсь в меру своих возможностей доставить вас к мужу, невзирая на то что в силу обстоятельств эта встреча не сулит мне ничего хорошего. Выбор за вами. Это все, на что вы можете рассчитывать.

– Я согласна, – мрачно заявила внучка Петра Великого и, глянув на меня презрительно, гордо прошествовала к дому.

Я сжал виски руками, пытаясь унять боль. Господи, ну должно же быть здесь что-нибудь придумано на этот случай! Какие-нибудь народные средства, в конце концов? У Лиса, что ли, спросить?

– Я весь внимание, капитан. Шо творится? Необходимо конспиративно взять анализ мочи и кала?

– О Господи, не тарахти, и без того голова разламывается. В этом мире есть что-нибудь от головной боли?

– Ага, – убежденно ответил мой напарник. – Гильотина.

– Не помешало бы, – вздохнул я. – Да только ее еще не изобрели.

– Экая жалость! Ну ничего, приезжай к нам, батюшка Емельян Федорович подобные операции делает без применения технических средств.

– Спасибо за приглашение. Сегодня же выезжаю.

Сотрешь три посоха о тропы,

Ища души своей приют.

Там, за околицей Европы,

У Лукоморья на краю.

Я

Питер Редферн ждал во флигеле с вещами, готовыми к погрузке. Заметив меня, он взял в руки изрядных размеров глиняную кружку, наполненную до краев прозрачной буроватой жидкостью.

– Что это, Питер? – нервно буркнул я.

– Квас, сэр, – почтительно ответил камердинер. – Лучшее средство от той головной боли, которая вас нынче мучает.

Я буквально выхватил емкость из рук Питера и начал жадно вливать в себя ее содержимое.

– С вашего позволения, милорд, мы уже готовы отправляться. Штаб-ротмистр Ислентьев прислал денщика сообщить, что конвой ждет вашего приказа тронуться в путь. Позвольте совет, милорд. Коль вы желаете ехать сегодня, вам следует поспешить. Не то придется ночевать посреди леса. Почтовые станции стоят в полудне пути друг от друга, а других мест, где можно остановиться на ночлег, вы поблизости вряд ли найдете.

– Мы едем немедленно. – Я поставил опустевшую кружку на стол. Боль потихоньку начала отступать, все еще пульсируя в висках, однако давая возможность мыслить довольно ясно. – Спасибо, Питер, ты меня буквально спас.

– Всегда к вашим услугам, милорд.

– Да, вот еще, скажи, ты готовить умеешь?

– Да, милорд. Вы уже пробовали мою стряпню на яхте у леди...

– Вот и прекрасно. Постарайся по дороге научить этому свою супругу. Не дай бог, в дороге не успеем добраться до постоялого двора, не хотелось бы умереть от заворота кишок.

– Слушаюсь, сэр. Хотя, если изволите заметить, приготовление пищи не слишком пристойное дело для женщины такого знатного рода.

– Гнить в каземате еще непристойнее. Потому пойди поторопи свою дорогую жену, собирать ей особо нечего. Да вот еще, следует докупить каких-нибудь платьев попроще, петербургские фасоны ей не по чину. И в путь.

– Даже не попрощавшись?

Я грустно усмехнулся.

– Полагаю, прощание уже состоялось. Так что, Питер, поспеши.

Мы выехали из Петербурга часа через полтора. Два десятка ахтырских гусар, сопровождавших посольство, гарцевали на невысоких буланых лошадках, возбуждая неподдельный восторг у жителей столицы и крестьян своими расшитыми золотым шнуром ментиками, экзотическими киверами, похожими на удлиненные турецкие фески, и начерненными, как смоль, усами, торчащими в разные стороны, словно шпаги. Зеваки провожали наш конвой до самой заставы, строя невероятные догадки на его счет. Воистину, гусары – не лучшая компания для конспиративной поездки. Но выбора не было.

Наш отряд хорошей рысью двигался в сторону Москвы, чтобы где-то на полдороге сменить коней на корабль и по каналу, прорытому велением Петра, идти в Волгу и далее, до Казани, где нынче находилась ставка полковника Михельсона. Дорога обещала быть однообразной и тоскливой, но это, впрочем, беда всех дорог, особенно когда путешествуешь по казенной нужде, то есть слишком быстро для того, чтобы изучать местные нравы, и слишком медленно, чтобы забить время в пути из пункта А в пункт Б какой-нибудь очередной голливудской ерундой.

Солнце медленно тянулось по небу на запад, и вечер крался за нами серым мохнатым волком, норовя преградить дорогу. Как и предрекал Редферн, почтовая станция показалась вдали, когда уже совсем смеркалось. Я отдал приказ останавливаться на ночлег. Дневная жара наконец-то спала, уступая место вечерней прохладе. Я ощутил себя много лучше. То ли лечебная настойка, которой поил меня Питер, то ли чистейший лесной воздух наконец-то истребили проклятую головную боль, и теперь, невзирая на пройденный путь, я чувствовал себя удивительно свежим, словно вырвавшимся из какого-то каменного плена. «Все уходит, – говорил великий мастер Ю Сен Чу, – все уходит, потому что жизнь – это движение, а остановка – это смерть. И когда все уходит своим чередом, нет повода грустить. Надо радоваться, что все идет именно так. Тот же, кто идет, обратив глаза вспять, не двинется вперед и не вернется назад. Он остановится и, следовательно, умрет. Иди вперед, мой мальчик, и путь в десять тысяч ли начнется у тебя под ногами».

Я горько усмехнулся. Сердце мое горело огнем. Душа рвалась обратно в особняк у Измайловского моста, как будто там оставалось еще что-то недосказанное и недопонятое, а тело устремлялось вдаль, куда-то к мифической Гиперборее, где, по уверениям древних, обитают одноглазые люди, разъезжающие на диких лошадях, и где рождается северный ветер несущий в дуновении своем холодную смерть.

– Ты сегодня грустный, Вальдар, – подъехал ко мне штаб-ротмистр Ислентьев, посверкивая новыми знаками различия и звеня чеканной уздечкой своего жеребца. – Что-то случилось?

– Да нет, – покачал головой я, – просто неважно себя чувствую. Съезжу погуляю, развеюсь.

– Один? – Ислентьев удивленно поднял брови.

Я показал на пистолеты в ольстредях и клинок у пояса.

– Не волнуйся, с разбойниками я как-нибудь управлюсь, а заблудиться в лесу мне с детства не удавалось.