Она почувствовала, что сходит с ума, реально сходит. Голова тряслась, как у древней старухи, родная кухня казалась чужой и страшной. Она принялась, шевеля губами, по складам перечитывать разговор снизу вверх, словно надеясь найти в нем что-то пропущенное и — и нашла: а он голубой.

Так вот почему у Димки до сих пор нет девушки!.. Вот почему он решил бежать на край света: ОН ГОЛУБОЙ!!!!!!!

И сразу вспыхнуло: они с Димкой проходят отдел женского белья в Гостином Дворе — проституточьи трусики, лифчики — и Димка вдруг говорит с отвращением: пошли быстрей, а то меня сейчас вырвет… И сколько еще такого было!.. И как все сразу поставило на место одно искреннее, хоть с виду и шутливое слово…

Господи, какой ужас!..

И тут же сверкнуло: хорошо, что папочка не знает…

Один ужас перешиб другой.

Папочка же много лет повторял, что Бог есть любовь… Значит, и любовь мужчин к мужчинам тоже увеличивает количество любви? Но он же говорил, что навязанная терпимость оборачивается ненавистью всех, кто еще не дорос, что «терпимая» церковь потеряет паству… А главное, паства останется без церкви… конечно, нужно спасать заблудшую овцу, но не ценой всего стада… И нельзя отменять Писание, тогда от церкви вообще ничего не останется… А в Писании сказано… Что же там сказано, уж хорошего точно ничего…

Она в полубезумии выглянула из кухни в прихожую — Савика не было, — вернулась обратно, не с первой попытки поймала дверную ручку и трясущимися руками постаралась как можно тише закрыть за собою дверь. Затем прыгающими пальцами набрала Лаэрта.

Гос-споди, уже с утра поддатый, надменно и трагически растягивает слова, будто король в изгнании. Но сейчас не до воспитательных мер.

— Скажи, пожалуйста, что в Писании говорится о гомосексуализме?

Даже не спросил, зачем ей это нужно, оттарабанил повеселевшим голосом, — появилась возможность блеснуть своей так никому и не понадобившейся памятью:

— Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них. Еще: на женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом всякий делающий сие. Еще: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют. Хватит с тебя или еще нужно? Малакии тебя не интересуют?

— Извини, мне сейчас не до шуток. И что, это никак не смываемо?

— Почему — покаяние смывает все. И такими были некоторые из вас, но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего. Главное не упорствовать в грехе. И не соблазнять малых сих. А тебе это зачем?

— Неважно.

Он же тебе не сын, почему-то захотелось сказать ему с такой злостью, как будто он был в этом виноват. А вот Савику сказать нужно, расхлебывать им придется вместе. Начать, конечно, с того, что никаких норм не существует, они нужны только, чтобы нас плющить.

Однако все дипломатичности вылетели у нее из головы, когда она увидела Савика, что-то печатающего на ноутбуке: он встретил ее таким выразительным взглядом, — я-де, конечно, тебе рад, но все-таки мешать мне не нужно, — что она ляпнула с порога:

— Ты знаешь, какой ужас: Димка, оказывается, у нас голубой!

И только когда он даже не побледнел, а именно побелел, как бумага, она залепетала, что именно сейчас они должны оказаться на уровне того, что столько лет проповедуют, но Савик, все такой же белый, только меленько кивал, пока до нее не дошло, что это и у него затряслась голова.

И он далеко не сразу сумел выговорить:

— Проповедовать — это одно… У моего отца не было оскорбительнее слова, чем «пидор». Мой отец земной был еще посуровее твоего небесного… Он, этот прапорщик, во мне сейчас и проснулся, понимаешь? Я говорю: пидор, а сердце так и прыгает… вот и сейчас прыгнуло.

Савик выговаривал это с таким трудом, и лицо у него было такое мертвое, что она перепугалась еще и за него. Выпей валерьянки, полежи, успокойся, — но Савик тут же взял себя в руки:

— Сейчас я заземлюсь, я себе снова вдолблю: никаких норм нет, не все ли равно, кто какие слизистые оболочки употребля…

И вдруг страшно и хрипло разрыдался и бросился вон.

— Савик, Савик, — кинулась она за ним, но он гневно махнув рукой назад, типа отстань, скрылся в ванной.

И тут же зашумела вода. Замаскировался. Ведь прапорщики не плачут.

Вышел, однако, быстро с красными, но сухими глазами и каплями только в бороде.

— Так. Первым делом посылаем всех отцов… — куда посылаем, он выразил вполне по-солдатски, и она поняла, что в боевых условиях женщинам следует вести себя поскромнее. — Мы сами отцы. Почта у тебя открыта?

Он подсел к ее кухонному компу так уверенно, что она даже не решилась сесть рядом, застыла за его спиной.

«Прмвет, Дима, это отец, — набарабанил он. — Мне мама все сквзала, и я очень рад, что ты можкшь больше не прчтаться от нас. Пркжде всего ты долзен знать: мы с тобой, а на вскх оствльных мозешь забить. Нитко не имеет првва уквзывать другим, крго им любить и кого не любить».

Она замерла в ожидании ответа, который, к счастью, пришел тут же. Она впилась в экран, ожидая чего-то страшного, и даже не сразу поняла, что там написано — так перескакивали глаза, как будто старались выловить что-то скрытое.

«Ну да, конечно, никто не имеет. Только почему ты сейчас об этом заговорил? И что с дедушкой?»

Но ей в эту минуту было даже и не до дедушки. Мир исчез, остались только буквы на экране.

«Пояему сейчас? Мама мне трлько что сквзала, что ты не лбишь зенщин. А делушка исчеж, но я подожоеваю, что цшел в какой-нибуль скит или стоанствоаать, как отеу Сергий. Идет позыск, налеюсь, все оазъяснится».

«Почему только женщин, я весь современный мир не люблю. Я тоже от него и ушел, как дедушка, у меня здесь свой скит. Уж очень мне противен мир, который вместо труда, вместо подвига воспевает потреблятство. А женщины мне противны только те, которые приняли эту роль. Роль предмета потребления. А здесь я вижу подлинную жизнь, трудную, но настоящую. И женщины здесь наши друзья в первую очередь по общему делу. И только во вторую по общей постели. Я сейчас дружу с потрясающей шотландкой. Но вы сами ее увидите. Когда закончится сезон, мы собираемся слетать сначала в Питер, а потом в Шотландию. Слушай, дедушкой вы меня потрясли».

«Сдушай, как ты меня обрадовал! Но ищвини, я все-такм потчи врач: ты с ней спищь? С шотдандкой?»

«Ну да. Но мне не хотелось бы это обсуждать. Про дедушку, пожалуйста, держите в курсе. А то я просто в шоке».

«Булем держать. И не нажо обсужлать. Просто я читал, что в субвнтарктических усдовиях… В оьщем, ерунда, забдь, сецчас мнрго всякого бреда печптают. А кое-кто и сам всякий бреж выдумывает».