– Извини, пожалуйста. – А потом добавила: – Только папе не говори, хорошо?

Андрей, конечно, ничего не сказал ни тогда, ни много лет спустя, когда, уже в девяностые, они сидели у отца в квартире. Валера хвастался недавно купленным «Панасоником».

– Смотри, – говорил он сыну, тыча в инструкцию. – Семьдесят восемь сантиметров в диагонали и небывалая яркость цветов.

Он щелкнул пультом, и реклама тут же пообещала им вечернее ток-шоу, посвященное сексуальной революции в России.

Валера хмыкнул:

– Это у вашего поколения сексуальная революция?

Андрей смущенно кивнул.

– Ну тогда скажи мне, революционер, сколько у тебя было женщин?

Андрей, сдерживая гордость, назвал двузначное число, совсем немного завышенное за счет нескольких особо интенсивных петтингов.

Отец рассмеялся:

– Ну, у меня больше, намного больше. И скажу тебе – хотя это и нельзя проверить, – наш секс был еще и гораздо лучше.

Андрей пожал плечами и поймал себя на том, что пытается сосчитать, сколько лет родители прожили вместе.

– Ты вот «Камасутру» читал? – спросил Валера.

– По диагонали. Не очень интересно.

– А зря! Там, например, расписан целый месяц, от новолуния до новолуния. Кто из вас готов подчинить двадцать восемь дней своей жизни распоряжениям древнего индийского трактата? А я делал это как минимум дважды! Потому что секс в стране, где нет секса, требует полной самоотдачи. Не как сейчас – трахнулись-разбежались, нет, оба партнера стремились доказать друг другу, что в самом деле чего-то стоят, что мы не такие, как обычные советские граждане. Мы занимались сексом всерьез, как сегодня не занимаются даже бизнесом.

Андрей взял завернутый в хрустящий полиэтилен пульт и перещелкнул программу.

– В самом деле, небывалая яркость цветов, – заметил он.

Некоторое время они молча смотрели на экран, потом Валера сказал:

– Зря ты так. Я же не просто с ними трахался – у меня с каждой была любовь. Хоть маленькая, но любовь.

* * *

За несколько лет Валера стал известен в московском эзотерическом подполье под прозвищем «гуру Вал». Людей приходило все больше, и комнатка ЖЭКа давно перестала вмещать желающих: Валера теперь принимал новых клиентов только по предварительной договоренности или если внезапно освобождалось место.

Сегодня без записи пришел крепкий спортивный мужчина. Валере такие нравились: он и сам закончил физкультурный институт, поэтому обрадовался, когда выяснилось, что для новичка нашлось место – не пришел один из учеников.

На тренировке мужчина прилежно исполнял команды, после долго укладывал форму, помыл руки и снова начал перепаковывать сумку, дожидаясь, пока они с Валерой останутся вдвоем.

– Интересное у вас занятие, Валерий Владимирович, – сказал он.

– Спасибо, – ответил Валера, пытаясь вспомнить имя новичка.

Тот заметил Валерино замешательство и представился:

– Если что, меня зовут Геннадий Николаевич, – и тут же вынул из кармана бордовую книжицу размером со студбилет. Раскрыв, показал Валере и убрал так быстро, что пришлось пояснить: – Комитет государственной безопасности.

Валера приподнял бровь. Сердце учащенно забилось. Если придут с обыском, подумал он, мне кранты. Но ведь они не домой пришли, а сюда, на тренировку…

– Давайте побеседуем, – сказал Геннадий Николаевич. – Присаживайтесь.

Валера вспомнил недавнюю распечатку, где учили, что не надо вести с гэбэшниками бесед: хотят допросить – пусть вызывают повесткой. Отказаться от разговора? Но что тогда подумает о нем этот Геннадий? Вдруг он ничего серьезного и не спросит? Зачем же сразу нарываться, тем более когда дома самиздата килограмм пять как минимум. Пусть не самая махровая антисоветчина, но все равно – легко дадут по году за кило. Нет, надо быть посговорчивей.

И Валера сел, куда указали.

Назавтра в одиннадцать утра Валера вызвал Леню с проходной. Буровский вышел через пять минут.

– Ну, чего случилось? – спросил он.

– Пойдем, в сквере поговорим.

Они сели на влажную, пахнущую затяжными осенними дождями скамейку, и Валера стал рассказывать о вчерашнем разговоре.

– Он сказал, что прямо сейчас может меня посадить за извлечение нетрудовых доходов, но вообще-то они ничего не имеют против йоги и, как он выразился, «прочей китайской премудрости». Но они не хотят, чтобы это происходило бесконтрольно, подпольно.

Буровский кивал: Валерина история его не изумила и не напугала – все-таки в НИИ был свой первый отдел, и Лене регулярно приходилось беседовать с коллегами вчерашнего Геннадия.

– И что хочет твой крокодил Гена?

Грозовые тучи, темные, как мысли о неведомом, наползали на небо. Валера фыркнул:

– Крокодил! Тоже скажешь!

– А чего? – усмехнулся Буровский. – Крокодил Гена – вполне гэбэшный тип. Кожаное пальто и работает в зоопарке, то есть в пенитенциарной системе.

Валера посмотрел на Буровского. Тому было уже за сорок, за последние годы он отяжелел, в густых «брежневских» бровях появилась седина, но иногда в шуточках проглядывал молоденький студент, который на грекопольском пляже пересказывал маленькому Валерке «Графа Монте-Кристо».

– Он хочет, чтобы я был официально оформлен и вел секцию в каком-нибудь вузе.

Наверху громыхнуло, словно предложение Геннадия заслуживало небесной овации.

– Секцию йоги? – спросил Буровский.

– Зачем? Восточной гимнастики. Как-нибудь еще можно назвать.

– А что взамен? – спросил Буровский, раскрывая большой черный зонт.

– Ничего, – сказал Валера. – Как я понимаю, они просто хотят за нами приглядывать. Но мы не собираемся ничего антисоветского делать, мы же не диссиденты.

Капли дождя выбивали дробь у них над головой. Буровский кивнул:

– И ты согласился?

– Сказал, что подумаю. Это ведь ты считаешь, что я – звезда московского андерграунда.

– Да-да. А ты простой учитель физкультуры, которому повезло не замечать советскую власть.

Где-то над домами сверкнула молния, вскоре донесся раскат грома. Левый рукав куртки уже промок, и Валера придвинулся ближе к Буровскому.

– Ну вот, пришлось заметить.

– Знаешь, – сказал Буровский, – если согласишься, мы с тобой будем в одинаковом положении. В обмен на несколько часов сидения на собрании я получаю оборудование и лаборантов, а ты в обмен на отказ от неофициального статуса получишь гарантии безопасности и просторное помещение. Сдается мне, это хорошая сделка: возможность заниматься любимым делом в обмен на выполнение каких-то смешных ритуалов.