– Я, – сказала она, – хотела бы получить в подарок Киппи. Он плюшевый, но не зверек. Ну то есть, может, и зверек, но неизвестный. Ты трогаешь его за уши, он говорит: «Мне щекотно», трогаешь его за нос, он говорит: «Апчхи» и просит прощения, трогаешь за живот, он говорит, что хочет есть, и просит топинамбур… С ним можно разговаривать по-настоящему.

Она подумала, что, наверно, обидела Гнома, и поспешно уточнила:

– То есть это не так, как с тобой. Он же электронный… Но я не могу все время сидеть в туалете, чтобы поговорить, понимаешь?

Гном сочувственно стукнул по трубе. Тут беседу прервал дверной звонок.

– Я открооооою! – взвизгнула Беттина в гостиной.

Энид слышала, как та вихрем промчалась мимо двери туалета. Она тут же оставила Гнома и прислушалась. Вот уже несколько дней Беттина, казалось, чего-то ждала… Чего? Гостя? Звонка? У нее было странное выражение лица, как у друида Панорамикса, когда ему на голову упал менгир в «Астериксе и битве вождей», он ничего не помнит и не узнаёт своих друзей, называя их «месье».

После кавалькады Энид услышала тишину (Беттина, наверно, смотрелась в зеркало в прихожей), потом скрип входной двери, которая открылась медленно и осторожно, словно Беттина ожидала увидеть на пороге Джека Потрошителя.

– «Нанук-Айс»! – раздался голос.

* * *

В дверях стоял доставщик из «Нанук-Айс» – в желтых кроссовках, оранжевой шерстяной куртке и толстых перчатках в тон, с конским хвостиком, скрепленным розовой заколкой, и такими же розовыми щеками.

– Привет, Люсинда, – пробормотала Беттина.

Эта девушка доставляла им продукты из «Нанук-Айс» задолго до появления Мерлина.

– Добрый день. Куда это поставить?

– Сюда.

– Что с тобой? – спросила Люсинда. – Ты так на меня смотришь, будто хочешь угостить несъедобными грибами.

Беттина помотала головой, говорить она не могла. К горлу подступали слезы. Одно слово, одно движение – и они хлынут из глаз.

– Эту тоже оставить здесь? – спросила Люсинда, внося вторую коробку.

Беттина молчала. Женевьева взяла две банкноты из общей копилки – это была форма для эльзасского пирога, – расплатилась, подписала квитанцию.

Энид вышла из туалета.

– А замороженную нугу не забыли?

– Лучше помоги мне все убрать, – сказала Женевьева.

Беттина бросилась к лестнице. На площадке она встретила Гортензию, которая репетировала свою пьесу. Беттина толкнула ее так бесцеремонно, как если бы та была дверью.

Гортензия: Пусть мне скажут тысячу раз «я вас люблю», прежде чем я поверю и задумаюсь…

Беттина: Ты можешь заткнуться на пять минут, пожалуйста?

Гортензия: Как? Вы здесь, сударыня?

Беттина: Заткнись, а?!

Гортензии больше нравилась акустика лестничной площадки. Но у Беттины были несчастное лицо и такой вид, что ей стало страшно и она поспешила в свою комнату.

Беттина укрылась в своей. Она включила радио на полную громкость. Вопли Синди Сауэркраут и ее «Крим Монстерс» наполнили комнату, как десять тысяч оголодавших котов. Естественно, тут же явилась Шарли и заколотила в дверь. Потом что-то прокричала Гортензия, она расслышала только: «…тише, черт побери!»

Беттина принялась танцевать как одержимая, яростно размахивая волосами во все стороны, как будто хотела, чтобы голова оторвалась. Масса волос колыхалась в зеркале, словно отжимали большую рыжую тряпку.

Когда Синди и «Крим Монстерс» умолкли, Беттина выключила радио. Задыхаясь, вся в поту, бессильно свесив руки, она опустилась на край кровати.

Почему же Мерлин не пришел?

* * *

Воздух стал голубоватым, как хрусталь, и таким же колким. Ветер из Анатолии покрыл инеем всю Западную Европу и прибавил работы госпоже Бойлерше.

Базиль два утра подряд осматривал и ощупывал ее внутренности, разбирал их, чистил, собирал. Госпожа Бойлерша, похоже, осталась довольна и была готова к новым подвигам. Виль-Эрве был окутан блаженным теплом, когда Гортензия однажды вечером объявила:

– Через неделю костюмная.

– Ты хочешь сшить себе костюм?

– Не может быть и речи! – с жаром запротестовала Шарли. – Это стоит бешеных денег! Или будем есть пюре утром, днем и вечером три года, включая Рождество, Пасху, День благодарения и День Кришны!

– В театре «костюмной» называют первое представление на публике. Обычно перед близкими.

– Ваааау! – воскликнула Женевьева, обнимая Гортензию.

Гортензия отстранилась чуточку раздраженно.

– Лермонтов раздал нам карточки. Скажите мне, кого вы хотите пригласить, и я…

– Дрейфишь? – поинтересовалась Энид.

От одного этого вопроса к горлу Гортензии подступила непреодолимая тошнота. Кузнечики теперь вольготно расположились в ее желудке, печени, селезенке и грудной клетке. Они прыгали там на батуте даже по ночам. Ей нельзя было ни в коем случае обращать на них внимание, чтобы не стать окончательно Лот-и-Юра…

– Это будет двадцать первого, – сказала она. – В первый день рождественских каникул.

Гортензия почувствовала на себе удивленные и любопытные взгляды сестер. Теперь, когда была названа дата, стоило, пожалуй, отнестись к «театру Гортензии» всерьез.

– Можно пригласить кого хочешь? – спросила Беттина.

– Если ты придешь со своими подружками, чтобы хихикать и издеваться надо мной…

– Какого числа, ты сказала?

Гортензия повторила. Выражение лица Беттины стало почти ангельским… Она взяла приглашения, которые протягивала ей Гортензия, и пересчитала их.

– Дай мне еще, пожалуйста.

– Ты, Беотэги, Дениза – три.

– Мне надо еще. Для их родителей.

– А еще для кого?

Энид отвлеклась от Роберто, которому бросала горошины, и пискнула:

– Для Мерлина, я уверена!

Беттина метнула на нее черный взгляд.

– Ничего подобного, мелкая паршивка.

Энид подняла кулачок и прицелилась в Беттину, та уклонилась и заодно, перехватив на бегу Гортензию, прикарманила несколько лишних приглашений. После этого она скрылась на лестнице.

Закрывшись в своей комнате, Беттина села за стол. Вложила приглашение в голубой конверт, заклеила его и написала, очень стараясь, чтобы почерк не выдал, как дрожит ее рука:

Просьба передать Мерлину, «Нанук-Айс», 18, бульвар…

* * *

Занимался серенький рассвет, когда Гортензия проснулась, не открывая глаз. Кузнечики. Они никуда не денутся до двадцать первого.

Она осторожно вытянула ногу к краю кровати и высунула большой палец из-под одеяла. Палец зашевелился, пощупал атмосферу, точно толстенькое белое щупальце… и быстро вернулся под теплый пух.

Брр, подумала Гортензия, не открывая глаз. Ох уж эта…

Госпожа Бойлерша, кто же еще? Шарли надо будет всерьез ею заняться, иначе этой зимой всем придется ампутировать пальцы на ногах. Гортензия встала с кровати, не вылезая из одеяла. Плотно закутавшись в него, спустилась вниз в сопровождении кошек. Со спины она походила на большую мягкую черепаху.

Пока грелся чайник, она пошла проведать госпожу Бойлершу. Холодная. Безмолвная. Мертвая.

Гортензия еще плотнее закуталась в свою портативную перину и села на кухонную скамейку поближе к газовой плите. Когда вода закипела, она залила пакетик