пример как для нацистской, так и для рузвельтовской[174] идеологической модели. Нужно только немного подправить его, но и пути такой «подправки» подсказывают сами «потерянные» -требуется просто изменить негативно влияющие на сознание героя факторы на влияющие позитивно (например, дать ему в жены девушку, от которой он не будет убегать на фронт добровольцем, но которая с радостью и любовью проводит его туда)[175].

Если мы возьмем «общий вид» такого героя[176], то увидим, что каждая отдельная черта его образа может быть успешно использована при создании персонажа, пригодного для идеологической борьбы и проблема пропагандиста заключается только в том, чтобы наиболее удачным образом из этих черт синтезировать цельный образ.

Вот наш герой идет добровольцем в итальянскую-британскую-германскую армию. Причем не каждый из них убегает туда из-за проблем в личной жизни (эту проблему можно решить все тем же Союзом Немецких Девушек) и даже не над каждым из них нависает учитель Канторек (что само по себе неплохо — общественность легко убедить в положительной роли Кантореков). В идеальном случае (Фредерик Генри, например) герой идет на фронт сообразуясь со своими внутренними убеждениями. Уже один этот факт делает такого персонажа ценным для Рузвельта-Черчилля-Гитлера, но «потерянные» пошли гораздо дальше...

И вот герой доблестно сражается, возможно, не уважает начальство, опрокидывает на него ведра, но если у него нет другого выбора, он воюет даже хотя бы ради сохранения своей жизни (до определенного момента), кое-кто даже становится офицером. Чего еще желать министрам просвещения и пропаганды?

Однако авторы развивают образ далее, и герой приобретает умение рисковать жизнью. А это умение всегда высоко ценилось агитаторами всех эпох, остается только придумать мотив, ведущий к выполнению боевой задачи, чтобы «смерть героя» не была совершенно напрасной, но сферу поиска мотива подсказывают сами авторы - герой гибнет из-за одиночества, неприятия обществом, невозможности применения своих навыков в мирной жизни и т.п. Неприятие обществом и одиночество легко можно трактовать в ключе чисто романтическом - герой остается один, автор указывает ему путь: «На фронт!», и вот герой уже не может жить без войны, только эту сферу жизни он считает приемлемой и естественной для себя. К авторскому призыву «На фронт!» остается прибавить только: «Вот где настоящая жизнь, вот где романтика!» и получается идеальный гражданин любого государства, чье правительство готовится к экспансионистской войне, будь это Германия. США, Япония или любая другая страна. К тому же, трагическое, непреодолимое, ведущее к гибели противоречие между героем и «остальными» легко снимается, если воюет вся страна или вся страна хотя бы прошла скаутскую или гитлерюгендовскую подготовку, а служба в армии, тем более действующей, считается высшей доблестью. При этом романтический флер никуда не исчезает - все равно остаются обыватели-филистеры, служащие функциональным аналогом не принимающего героя мирного общества в произведениях «потерянных».

Вообще же, на мой взгляд, учитывая реальную[177] целеустановку «потерянных», в их произведениях недопустимо широко развивается аспект именно романтический - при всей натуралистичности изображения реалий войны само отражение постоянного напряжения, страха смерти делает картину слишком привлекательной, поразительно точно перекликаясь с лозунгами типа «Страшен враг, но милостив Бог!»

Можно сказать, таким образом, что «потерянные» фактически создали шаблон, по которому — с известными коррективами — создавался «новый человек» послевоенного мира и, будучи выращенным именно таким, он не мог не пойти воевать в самой кровопролитной в истории войне. Очевидно, что цель авторов была прямо противоположной, но, похоже, они просто не смогли вырваться за рамки, навязанные послевоенным общественным мнением, которое на протяжении почти десяти лет влияло на «потерянных» - до тех пор, пока в конце двадцатых годов они не появились со своими творениями в мировой литературе. Создается такое ощущение, что мир ужаснулся войне, десять лет усваивал этот ужас, а затем - руками писателей - создал героя, который, как выяснилось, не может жить без войны, чем и воспользовались истинные «властители дум» - профессиональные пропагандисты, ведь новый герой оказался так созвучен идеальному образу воина, которого требовалось вырастить странам, «раздираемым империалистическими противоречиями», а героя-«пессимиста» оказалось так легко превратить в «оптимиста»[178]. Так и эти писатели внесли свою лепту в развязывание Второй мировой войны, действу я из лучших побуждений.

Из ряда Генри-Боймеров и прочих Уинтерборнов выпадает, на мой взгляд, Йозеф Швейк - персонаж, задуманный до войны и появившийся в завершенном виде уже в начале двадцатых годов. Он практически по всем показателям отличается от прочих героев «потерянных» - на фронт он попал по мобилизации, не геройствует, не задается глобальными вопросами, и не собирается прощаться с жизнью. Да еще к тому же идиот. Естественно, из такого трудно сделать солдата какой бы то ни было империи. Пафос «Похождений...» далек от пафоса «Западного фронта...» - у Гашека мы не видим постоянной, гнетущей атмосферы ужаса, страха смерти, люди здесь умирают быстро, легко, не вызывая рефлексии у героев и при этом в обстоятельствах, далеких как от атмосферы самопожертвования официальной пропаганды, так и от натурализма произведений «потерянных». Это вообще дискредитирует понятие героизма и отличает «Похождения...» от других произведений авторов «потерянного поколения», ведь отсутствие страха смерти и осознание идиотизма происходящего означает, что умереть «возвышенно» невозможно - ни за государственную идею, ни из-за «усталости от жизни», а значит, смерть здесь еще более бессмысленна, чем у «потерянных» и даже гипотетически не может быть использована в пропагандистских целях[179]. Так что, на мой взгляд, для идеи пацифизма Гашек своим юмористическим романом фактически сделал больше, чем «потерянные» полными трагизма произведениями. Он показал, что нужно было не страдать по поводу ужасов войны, а смеяться над ними[180].

Комплекс вины в послевоенной литературе, или «победителей не судят»

Первая Мировая война своим совершенно непредусмотренным ходом и последствиями вызвала шок у населения всей планеты, изменив взгляд человека на свое место в мире, привив ему крайне неприглядные пессимистические ощущения. Человек вдруг осознал, что все происходящее вокруг него гораздо хуже, опасней, непредсказуемей, неразумней, чем он предполагал и что единственное, чем он может ответить на вызов действительности — стоическое отношение к тяготам и невзгодам жизни. Самыми заметными выразителями этих ощущений стали писатели «потерянного поколения», во всяком случае, в их творчестве наиболее четко прослеживается связь мироощущения с феноменом его породившим.

Но это была Первая мировая война. Слабые попытки избежать повторения подобного кошмара путем упорядочения международных отношений и ограничения производства вооружений (всевозможные конференции и договоры - Версальская, Генуэзская, Московская, Вашингтонская и многие-многие другие) «почему-то» не привели к желаемому результату, и вот совершенно