Чуть позже я в очередной раз ехидно похихикал (про себя), когда абрек, Корено и моя скромная персона нарисовались перед Винницким и его приятелем Беней. Колька мне потом рассказал, что Мишин дружок и есть Король. Крик Бенцион Менделевич. А я, когда у Бабеля про него читал, решил, что знаменитый Беня – образ собирательный, а он вон какой… Странно. Может, я не в наше прошлое, а в какой-то параллельный мир попал? Не знаю. И не спросишь ведь ни у кого. Крик и Винницкий определили нас на постой куда-то в порт, как бы не в тут же самую хибару, куда меня Винницкий законопатить хотел. Только если это так и есть, мне уже не страшно. Рядом Дато, рядом Корено, а при таком раскладе кто рискнет встать против нас? Я бы не рискнул. Я вообще риск не люблю. Хватит, один раз попробовал адреналина полной пастью хапнуть, до сих пор расхлебываю. А с другой стороны, останься я в своем мире, и чего? Вдалбливал бы в головы восьмиклассников абсолютно ненужные им знания и робел пред Алевтиной? А здесь хоть временами и страшно до жути, зато есть люди, которым я нужен. И не за что-то и почему-то, а просто так – только за то, что я есть. И это стоит гораздо дороже, чем мое комфортно-безопасное болото прежней жизни.

Не успели мы толком осмотреться на новом месте, как пожаловали гости: местный знаменитый музыкант и боцман с «Одиссея». Того самого, что мы в порту видели. Местные криминальные боссы договорились, что нас на этом пароходе вывезут. Вот и говори теперь, что судьбы нет. А может, я вообще в книжках заблудился, а добрые врачи-психиатры меня из книжного запоя вывести не могут? Вряд ли, уж больно вокруг все живое и настоящее. Настолько, что порой мне начинает казаться, что это мой прежний мир – выдуманный. Психоделический такой кошмар.

Ховрин (тот самый боцман) с нами особо церемониться не пожелал и сразу расставил все точки над «ё», да так, что даже Корено хвост поджал. Дато, правда, вспылил, но я его уговорил на боцманскую ругань внимания не обращать. И вот уже неделю наша троица не просто перекати-поле, а матросы. Причем я и Датико – кочегары. Машинное отделение – место жуткое. Все гремит, кряхтит, дышит паром и воняет углем. А кидать уголь в топку – то еще развлечение. Причем еще и сложное. Надо же не просто уголек кинуть, а так, чтоб он ровным слоем лег на решетку. А у меня это никак не получается, вообще! Лично меня такая забава валит с ног, что вызывает регулярное недовольство судового начальства. Ну а когда босс, будь то завуч, стармех или старпом, регулярно кого-то критикует, итог конфликта вполне предсказуем – виновник отправляется на ковер к бигбоссу. В данном случае эту роль исполнял наш капитан – Арсенин Всеслав Романович.

Честно говоря, когда Дато передал мне капитанское распоряжение явиться к нему в каюту, я порядком струхнул, хотя Туташхиа мне и сказал, что он уже с капитаном пообщался и бояться нечего. Уверенно так заявил, а все равно страшно.

Хотел, как на свидании с Винницким, Лопатина на волю выпустить, но тот (редиска!) забился в уголок и вылезать не пожелал. От безысходности я спер его биографию и, честно глядя в глаза, точнее в пол, добросовестно ее пересказал. Капитан впечатлился и решил оставить нашу странную компашку на пароходе. Правда, меня из машинного отделения в помощники к коку определил, за что ему отдельное спасибо.

Пока я с Арсениным общался, особого внимания на его поведение не обращал, а потом, оставшись один на один с собой, принялся вспоминать и анализировать. И вот что меня поразило – это глаза! Я почему-то в последнее время все больше на них ориентируюсь. Стал копаться дальше и обалдел еще больше: Арсенин и Туташхиа смотрят одинаково! По крайней мере, на меня. В отличие от холодного, рыбьего взгляда Винницкого капитанский взгляд… даже не знаю, как и сказать, ну, не такой, и все! Во взгляде Арсенина нет фальши, он если сочувствует, так в полной мере, если злится (уходя, я в капитанской каюте барометр в хлам разнес) – тоже от души. И давая обещание стать полноценным матросом, как-то вдруг понимаешь, что ты так и поступишь, потому что этого человека подвести нельзя. Не потому что так положено по закону или обычаю, а из-за внутренней своей убежденности. Хочется оправдать его доверие. И вновь на душе скребутся кошки: а не много ли народа вокруг меня собралось, чье доверие я должен оправдать? Дато, Корено, капитан… и все в меня верят. Мне бы еще самому в себя поверить, было бы славно. Стоп! А кто мне мешает поверить, кроме меня самого? Получается – никто. Тем более жизнь и судьба подкидывают ситуации одна хлеще другой. Так, может, пора уже перестать скулить и затравленно озираться по сторонам, а сделать, пусть маленький, но шаг вперед? Ведь верят в меня не мальчишки-первоклассники, а люди с опытом. Хотя это и несравнимо: доверие детей заслужить гораздо труднее, и стоит оно как бы и больше, чем вера степенных мужей. Ну и какой из всего этого вывод? Очень простой: отныне нет ни Олега Строкина, ни Александра Лопатина, есть абсолютно новый человек – Лев Троцкий. И у этого человека своя судьба, которую я должен сделать сам.

Сентябрь 1899 года, бухта Золотой Рог, Константинополь

Черное море совсем не так благостно, как думают про него многочисленные посетители летних курортов. Да, на нем почти нет приливов, да, летом здесь редки бури и шторма, однако в зимние месяцы ветра и волны грызут черноморское побережье, словно разъяренный пес кость, а порою случаются и ураганы, которые даже бывалые моряки сравнивают с «ревущими сороковыми». И если кто-то вообразит, что Понт Эвксинский похож на ласкового щенка, которого можно в любое время погладить или почесать за ухом, пусть вспомнит ноябрьский ураган 1854 года. Тогда природа сурово взыскала с британского флота проценты за услугу, оказанную триста лет назад в час сражения с испанской Непобедимой Армадой. Или же бору – кошмарную снежную бурю, что спускается с гор и врезается в море, словно огромный камень, вызывая волнение до самых Черноморских проливов. И потому, особенно с началом осени, даже опытный моряк ходит по Славянскому морю с известной осторожностью.

«Одиссей», прорываясь сквозь шквал западного ветра и гряды пологих волн, вкусил «прелестей» осеннего моря в полной мере и, затратив на путь от Одессы до Стамбула шесть дней, поздним сентябрьским вечером бросил якорь в бухте Золотой Рог.

Утро следующего дня Арсенин посвятил посещению портового управления. Визит прошел не так гладко, как предполагалось, и потому, покидая учреждение, капитан был вне себя от злости из-за впустую потерянного времени.

Прежнего чиновника, отвечавшего за регистрацию судов, то ли уволили, то ли посадили, а может, и вообще – казнили. Хоть за бортом заканчивается вполне цивилизованный девятнадцатый век, с турков станется. Новый регистратор – тучный мужчина в синем мундире, покачивая потной лысой головой с непременной феской на затылке, на плохом английском пытался доказать капитану необходимость дополнительных портовых сборов. Арсенин в Константинополе бывал не раз и понимал, что прохиндей, не надеясь на свое длительное пребывание на столь хлебном месте, просто вымогает бакшиш сверх давно установленной мзды. Не желая выкидывать деньги на ветер, Всеслав скучным голосом затянул песню о том, что его ожидает друг – начальник портового управления раис Кемал-бей и что если по вине регистратора Арсенин на встречу опоздает, то он не преминет уведомить Кемала, кто послужил причиной его задержки. Похоже, что турок знал английский гораздо лучше, чем демонстрировал до этого момента, потому как буквально в десять минут все вопросы оказались решены, и Всеслав, получив необходимые документы, смог покинуть надоевшее до колик управление.