Человек не знал. Он спрятался в плети дождя и улыбнулся, вспомнив одну виденную ранее картину – тигр в бамбуковых зарослях. Полоса к полосе, свет к тени, а тьма к свету. И вот уже неясно, где в этом множестве теней и света – тигр.

И пусть дрожит беспечная лань.

Она и дрожала. Курточка, верно, промокла. Штанишки прилипли к худым ногам, а кроссовки разбухли. Но девушка не спешила уходить. Она стояла, терпелива, неподвижна. Бледна. И лишь заметив кого-то в дожде, встрепенулась.

Человек подошел ближе. Он не боялся быть замеченным: усилившийся дождь и сумерки служили ему надежным покровом. И точно так же скрывали они того, кто явился к парковой ограде. Видны были лишь черный зонт преогромных размеров и черный же плащ.

– Ты… ты пришел! – Девушка говорила громко, и голос ее был хрипл. – Я боялась, что не придешь.

Она нырнула под зонт и прижалась к тому, чье лицо оставалось невидимым.

Человек также не слышал, что ответили ей.

– И зачем сюда? Гулять? Такой погодой? Да я замерзла как собака…

Но все же она смирилась и направилась ко входу в парк.

– Мы могли бы и дома… Нет, я все понимаю. Ситуация не та, но… представляешь, мы с Ванькой рассорились. Кто? Я же тебе говорила – брат мой. Он хороший, только не понимает…

Человек двинулся следом. Он шел, стараясь держаться тени, а заодно не терять из вида парочку, скрытую зонтом, чьи серебряные спицы ярко блестели.

В парке было темно. Фонари горели один через два, и блеклый свет их был отвратителен. Тот, с зонтом, тоже избегал фонарей. Он вел девушку в глубь парка, мимо уснувших качелей, мимо вагончика-кассы, запертой до весны, мимо древнего тира и древних же тополей. Деревья прислушивались к разговору.

– Нет, конечно же, я ничего не говорила… я же не дура. Я все понимаю. Когда придет время… только когда оно придет? Посмотри на него! Он ведь сам… он должен понять! Чем я хуже Полинки? А ты?

Он бормотал в ответ что-то успокаивающее и вел дальше, в сумрачные владения колючих тернов, низких яблонь и лишайных рябин в рубиновых серьгах переспелых ягод.

– Тебе самому-то не надоело притворяться?

Черный зонт развернулся, заслонив парочку от наблюдателя, а потом и вовсе выпал из ослабевшей руки. Мужчина и женщина стояли под дождем, глядя друг на друга, не видя никого и ничего.

Человек прицелился. Сквозь призму фотоаппарата мир обретал четкость. Щелчок, растворившийся в шорохах, и выражения лиц запечатлеваются в цифровой памяти. Еще щелчок, для нежного прикосновения к ее щеке. И последний, на прощальный поцелуй.

Трех кадров более чем достаточно. И человек отступает в дождь.

Теперь он точно знает, где взять деньги. А при умелом подходе их хватит надолго…

В промокшем унылом парке, среди пластиковых лошадок и замерзших лодочек, мужчина уговаривал женщину подождать. Еще немного. День, два… месяц.

Другая встреча состоялась в кафе. Женщина пришла раньше и заняла столик между двумя колоннами, ввиду близости своей к кухонным помещениям весьма неудобный. Меню она изучала пристально, но заказала лишь кусок творожного пирога и кофе.

Мужчина появился спустя четверть часа. Он вошел, громко хлопнув дверью, потом не менее громко отфыркивался, раздевался, путаясь в рукавах модного серого пальто и неуклюже засовывал шапку в рукав под презрительным взглядом гардеробщика.

Посетитель явно был непривычен к подобным местам. Присев за столик – женщина подвинула недопитый кофе поближе к себе, – он водрузил на стол локти и сказал официанту:

– Чаю несите. Черного.

– Зеленого, – поправила женщина. – И без сахара. Двойная порция блинчиков с клубникой и сливками. Ты же не против?

Он кивнул и потупился.

– У тебя волосы мокрые. – Протянув руку над столом, она стряхнула пару капель с темной гривы. – Очень мокрые. Я тебе говорила, кажется, взять зонт?

– Говорила.

– И почему ты не взял?

– Ну… забыл. – Плечи его поникли. Да и сам он сделался похожим на вчерашнего школьника. – Не сердись.

– Я просто не хочу, чтобы ты заболел, – строго ответила женщина. Она глядела на спутника с умилением, с какой-то невыразимой, но явной нежностью, которая удивительным образом смягчала черты ее лица. – И я хочу, чтобы ты научился держать себя. Что это за представление? «Чаю несите». Еще омаров потребуй.

– Я думал, что именно так надо.

– Так. Но иначе. Проще. Естественней.

Его рука накрыла ее ладонь, и темные пальцы с криво обрезанными ногтями скользнули по коже. Женщина улыбнулась и покачала головой:

– Не здесь. Не сейчас.

– Но ты сама меня… – Он начал было и осекся, поймав предупреждающий взгляд.

– Я сама тебя сюда позвала. Но наша встреча не должна выглядеть иначе, нежели встреча двух старых знакомых. Почти родственников. Я помогаю тебе, и это хорошо. Это допустимо. А вот иное – нет.

Она говорила, глядя уже не на спутника – на далекое серое окно, за которым плескалась осень. Влажные простыни дождей впитали остатки света, и небо – женщина помнила это – было серым, как когда-то давно, когда ей казалось, что сама ее жизнь сера и уныла и ничего иного в ней не будет.

– Потерпи, солнце мое. – Она повернулась к мужчине. – Уже недолго.

Он слышал эти ее уверения весь последний год и злился на себя, что верит, и не в состоянии был отказаться от веры, от самой надежды быть с нею. И если бы она спросила – а мужчина знал, что его избранница никогда не спросит, – он бы ответил, что все эти игры с деньгами, с положением ничего не значат.

– Уже совсем скоро… вчера ему стало плохо. У нас человека убили. Гадалку. – Она рассказывала, проводя пальцем по поверхности чашки, вырисовывая над нею удивительные узоры, как будто наколдовывая себе будущее. – Помнишь, я рассказывала о ней? Мерзкая особа. Но жаль… заметь, раньше я бы выразилась проще. А теперь вот вежливо… вежливая речь – это тоже признак.

– Чего?

– Положения. Герман думает иначе. Но Герман – неандерталец.

Иногда ему начинало казаться, что эта женщина, умная, хитрая и жестокая – иллюзий он не питал, – обитает в собственном мире. Ее фантазии искажали реальность, а она словно и не замечала.

– А у тебя получится. Только надо подождать.

И все-таки она не удержалась, коснулась его щеки, и это прикосновение значило больше, чем все произнесенные слова.

– Давай уедем, – предложил он, зная ответ. Он получал его десять, двадцать, сто раз, но не смел отказаться от вопроса, движимый безумной надеждой, что вот сейчас, именно сегодня…

– Нет, милый. Мы же говорили. – Она не разозлилась, скорее опечалилась такому упрямству. – Мы не сможем убежать. Он не простит. А если и простит, то… что дальше? Моя квартирка? Существование на зарплату? Подработки по вечерам? Экономия? Штопаные колготки? Я ненавижу штопаные колготки.