Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собирая кофейную утварь обратно на поднос, Верочка с отчаянием подумала, что, как раньше, уже не будет никогда… Это «никогда» пугало смертельным диагнозом. И она боялась! Очень!
9
Задумал переселиться к Извековой. Все же отдельная квартира, да и записана она на меня. Иногда хорошо сменить место жительства, полезно, особенно перебраться из худших условий в лучшие. Поменяв белье, я нежился на старинной перине и уплетал зефир в шоколаде, которого было в запасе стратегическое количество. И чего актриса столько сладкого накупила?.. А потом из-под перины выпала сберегательная книжка на предъявителя. На ней размещалось восемнадцать миллионов рублей с копейками. На первой страничке простым карандашиком было помечено «моему племяннику». Ах, милейшая тетушка, спасибо вам от страждущего странника, что не потратили средства на себя, а оставили своему старинному, своему верному собеседнику на прожитие! Вы же знаете, как часто я чувствовал себя в нужде, а вы меня одарили за все муки разом!
Хорошо, что у Извековой тоже старый проводной телефон с дисковым набором.
Зашел в Сбербанк, заполнил документ на миллион и протянул девице с заспанными глазами.
– Такую сумму надо заказывать, – проныла операционистка.
– Это какую «такую»? – рассердился я.
– Какую вы указали…
– Помилуйте, да с какой стати я должен заказывать свои деньги?
– Таков порядок.
– Менеджера! – потребовал я.
– Гришечкин! – крикнула себе за спину девушка и по-простецки зевнула во весь рот.
Из стеклянного офиса-бокса на призывы появился молодой прыщавый долдон неопределенных лет и, настроив улыбку, подошел к зовущей.
– Требует миллион. И менеджера, – пояснила девица.
– Я весь ваш! – улыбнулся менеджер.
– Вы Гришечкин?
– Старший менеджер сего отделения! – с некоей гордостью подтвердил долдон.
– Мне, Гришечкин, миллион нужен, а не ты! Ты как инструмент, всего лишь даешь распоряжение на выдачу.
– У нас правило…
– Закрываю вклад и требую немедленно его в наличной форме и полном объеме! – объявил я, чувствуя себя совершенно расслабленным из-за отсутствия очереди и наличия свободного времени. – И ты, Гришечкин, лично будешь виноват в потере клиента! И как, ты думаешь, к тебе звезды после сего расположатся? Кстати, ты кто по национальности?
– Русский…
– Так вот, для тебя звезды могут выстроиться как угодно! Нет звезды для… Ну, эта инфа тебе ни к чему. Так что думай, Гришечкин, сколько в этом клоповнике желающих сесть в твой аквариум!
Я был приглашен в застекленный апартамент метров десяти, который так не хотел терять старший менеджер. Аппарат выдал мне чашку кофе сомнительного качества, прозрачные стены закрыли жалюзи, и Гришечкин поинтересовался:
– Вы что-то там про звезду…
– Я всегда про звезды, мой друг! Астрология наука тонкая, но очень достоверная.
– Так вы астролог?
– Владею.
Лицо Гришечкина запылало любопытством. Он всегда верил во все и всех. От знахарок и колдунов, в президента и, конечно, в астрологию. У него был один очень важный вопрос о будущем…
– Я тотчас распоряжусь выдать вам миллион рублей! – решил старший менеджер. – Девочки иногда перегибают палку. Их можно понять – у них-то миллиона нет!.. А можно вопросик как к профессионалу?
– Ты Близнец?
– Как вы…
– Посмотрел на тебя – и узнал, – сработал я на опережение. – Девятого числа родился в 8:45…
– Боже! – всплеснул руками Гришечкин.
– Нет, – открестился я. – Я не Он. Я астролог. Ты, Гришечкин, не волнуйся, Елена Ивановна Стаканова тебя хоть и не любит, но замуж пойдет. Видит в тебе перспективы. Надо же женщине из Хабаровского края как-то и на что-то воспитывать свою дочь!
Старший менеджер слушал с открытым ртом, а потом ойкнул:
– Какая…
– Вижу, не знал о дочке-то?
– Да нет, конечно!.. Вот тебе и звезды…
– Ну, дочку при удачном раскладе можно в интернат поступить!.. В общем, не морочь, Гришечкин, мне своими копеечными проблемами голову. Подавай миллион за информацию!
– Да как же это?.. – мрачнел на глазах менеджер.
– Все бабы суки! – подбодрил я. – С давних времен. Начиная с Евы. Первостепеннейшая сука была! Так что с миллионом?
– Конечно-конечно!
Менеджер поставил витиеватую подпись на документе.
– Ну и молодец! А чтобы подбодрить тебя, скажу, что дочка Елены Ивановны Стакановой страдает олигофренией, так что наследственность любимой вами женщины под сомнением. Нужны вам дети-олигофрены?
– Да как-то… – промычал в ответ Гришечкин невразумительно.
– Так вот, хорошая новость состоит в том, что вы проживете долгую жизнь и умрете в свой день рождения.
Покинув кабинет Гришечкина, я подошел к окошечку все еще непроснувшейся операционистки и придвинул к ней документ. Электронный счетчик отмерил двести пятитысячных купюр, деньги – две пачки – были перехвачены резинкой и переданы мне в свободное пользование.
– Не потеряйте, дядя! – предостерегла девица.
– Ваше родимое пятно на правой груди надо удалить. Из-за него ваш сожитель вас не хочет. Да и не может…
Уже в дверях я услышал вопль Гришечкина:
– А как долго жить-то буду?
– Да живи сколько хочешь! – ответил, а про себя молвил: все тридцать два – твои. А потом в ванне захлебнешься, отравленный рукой клофелинщицы.
Пошел я в блинную, где съел под сметанку и медок пару сотен штук, мог бы и больше, но официантка смотрела на меня, словно я урод какой.
– Я чемпион Европы по скоростному поеданию блинов! – информировал служительницу общепита. – У меня медаль есть. Показать?
– Лучше деньгами, – попросила официантка.
Я оплатил счет и, допивая седьмой стакан чая, глядел в стекло витрины, за которым под падающим снегом брели куда-то люди. Почти все они имели унылый вид, как, впрочем, большинство населения среднерусской равнины. Зачатые без радости, так и живут в тоске. Откуда им знать, что падающий снег – это благо? Все, что сверху происходит, – радость, а снизу – ничего хорошего. Вот поскользнется человек, шарахнется башкой об лед насмерть и если на затылок, лицом в небо, преставится – повезло, а ежели мордой в землю – вселенская неудача.
Задумался, вспомнил Гришечкина, а от него мысль волшебным клубочком повела к еще одной истории, связанной непосредственно с Иратовым.
Когда убили Алевтину Воронцову, когда она уже мертвой была разрезана скальпелем, жертвуя миру свое потомство, когда Иратов проследовал мимо палаты с новорожденным и рассмотрел розовую пятку младенца со своей фамилией, я был там же, в роли счастливого отца. Я никого не рожал, именно в драматической роли растворялся. Арсений Андреевич прошел мимо меня, и в его глазах я отчетливо разглядел жестокое сердце. Месть свершилась, казалось, торжествовал он. Я и сам совершенно не против мести, как же без нее порядку существовать, мало ли что кто-то сказанул про физиономию. Старый закон вернее нового… И вот Иратов, сам не запачкавшийся, был отомщен. Он праздновал свою свободу и избавление во всех лучших ресторанах Москвы, а я держал его ребеночка на руках, и не Петерсона сын был, а именно Иратова, новорожденная плоть пахла Арсением Андреевичем. Одна незадача ждала врачей, которые на следующее утро констатируют, что мозг младенца Иратова вследствие гипоксии и еще чего-то там вышел из строя на восемьдесят процентов. Малышу будет объявлен приговор: развитие максимум до уровня трехлетнего ребенка. А потом его передадут в специальные ясли. Родственников Алевтины Воронцовой хоть и отыскали, но те наотрез отказались брать на воспитание будущего дегенерата. Вот он, зачатый без радости…