– Пиздец тебе! – молвила бутафорская смерть и высекла из кремней разящую искру.

Эжен не вспыхнул факелом, как это может представиться, он слегка содрогнулся всем телом, ощущая подступающий ко всем внутренностям жар. Жар превратился в пекло, во внутренний огонь, неистовый, как в преисподней, фигура молодого человека задымилась, привлекая внимание туристов необычностью фокуса, затем на человеке распалась одежда, обнажив тело, охваченное пожаром изнутри. Последняя мысль Эжена была простой констатацией: не получилось! Его воспламенившаяся плоть вдруг увеличилась, словно кто-то резиновое изделие накачивал воздухом, через мгновение пылающее нечто стало походить на жарящуюся сардельку, из которой брызгал во все стороны сок, предназначенный миллиардам человеческих душ. Под гогот толпы фаллическая сарделька горела и плевалась еще долго, но в конце концов обвалилась горкой золы на мощеную улицу.

Ангел Иванов услышал аплодисменты, но, пробормотав, что это не он фокус показал, а какой-то настоящий волшебник устроил иллюзию, быстро ретировался в Староконюшенный переулок, где скрылся в неизвестном направлении, оставив косу возле водосточной трубы…

Свадьба проходила в «Крокус Сити Молле», где гуляли тысячи приглашенных. Откуда они взялись, кто оплатил торжество, ни Иосифу, ни Зойке известно не было. Молодых вывели на улицу, где дети ешивы вознесли над парой хупу и Иосиф, произнося: «Вот, ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по закону Моше и Израиля…», подарил невесте кольцо. Когда он надел его ей на палец, в тот же самый миг с небес посыпался снег. Свидетели восторженно зааплодировали, дивясь чуду августовского снегопада. Затем ребе Коэн прочитал договор об обязательствах мужа и жены. Потом был и стул с вознесенным к небу женихом, многотысячные воинственные танцы мужчин, так что полы пришлось назавтра перестилать, а еще потом Иосиф любил Зойку в квартире своей матери Даши, что было правильно и по закону. Черное оттеняло белое, а взгляд ее голубых глаз был покорен и стыдлив… Она зачала в эту же ночь и к восходу дня чувствовала в себе счастливую ношу.

В это же утро проснувшаяся ни свет ни заря Верочка стояла против восходящего солнца, пронизывающего ее тонкую ночную сорочку мириадами теплых лучей. Она знала, чувствовала, что Эжен больше никогда не вернется, но почему-то не печалилась этому, а просто виновато улыбалась небу.

– Ах! – воскликнула она, почувствовав некое движение внизу живота, схватилась за самое нежное, что делает всякую женщину женщиной. – Ах! – еще раз вскричала Верочка изумленно, коротко подумав, что она, как Арсений Иратов, также стала бесполой. Из-под подола ее ночнушки вылетела невиданной красоты бабочка. Она облетела молодую женщину, прикасаясь к ее волосам, будто прощалась с нею, а затем, легко взмахнув бирюзовыми крыльями, вылетела в открытое окно и устремилась в небо. Верочка, Верушка!..

В сей же момент из-под платья Алиски, стоящей на белой деревенской дороге в ожидании милого Эжена, вдруг выпорхнула маленькая бабочка-капустница и, быстро-быстро замахав крылышками, стала возноситься к дивным кудрявым облакам.

– Ой! – вскрикнула Алиска, схватившись за живот. – Куда ты, бабочка?!

Лилька Золотова вкатилась на своем байке в утро и наслаждалась скоростью. Она даже не почувствовала, как из-под ее мужского ремня, стянувшего узкие джинсы, стараясь не поломать крылья, выползла большая бабочка махаон, но внезапно ощутила, что то место, которое соприкасалось с кожей мотоциклетного седла, вдруг стало бесчувственным, будто его подвергли анестезии. Бабочку тотчас сдуло струями встречного воздуха, и она взмыла в высоту бумажным змеем, сорвавшимся с привязи…

Миллиарды бабочек в этот миг взвились над миром. Они вкручивались и ввинчивались в воздух, поднимаясь на крыльях к солнцу. Мотыльки и махаоны, капустницы и медведки, белянки, тарпеи – эти хрупкие и нежные создания застили все небо. И стало в мире темно до черноты, как бывает только в предрассветный час.

Москва, 2016 год