— Палисадов?! — крикнул полковник так громко, что на них обернулась проходившая мимо влюбленная парочка. — И ты молчал, Максим? Только не говори мне, что не знаешь об уже решенном назначении Палисадова в Генпрокуратуру. Его тесть Кнорре прыгает от радости, предвкушая воссоединение со своей любимой дочерью.

— Но я действительно этого не знал!

— Все равно должен был мне сказать. Ах, Максим! Не успел я разобраться с твоим Гнеушевым, как меня вызывает на ковер мой генерал. И делает мне такой втык! Возил меня мордой по ковру, как нагадившего щенка. Вспомнил все мои должностные грешки. Под конец намекнул, что если я еще раз поинтересуюсь Гнеушевым, то полечу с должности. А пока закатил мне «строгача» за… Формулировка подбирается.

— Еще раз прости, Резо. А твой генерал не спрашивал, какого рожна тебе понадобилась информация на Гнеушева?

— Нет, — вдруг с удивлением сообразил подполковник. — В самом деле — это странно. Шеф был в такой ярости, что я не обратил на это внимания. Но… если завтра спросит? Что мне ему говорить?

— Сдавай меня со всеми потрохами. Ври ему всю правду о нашем с тобой разговоре. Мне, Резо, терять нечего. Но почему-то я думаю, что генерал ни о чем не спросит.

— Ну и черт с тобой! — после долгого тяжелого молчания взорвался Резо. — Скажи хоть, во что ты вляпался, Максим?

— В страшное дерьмо, — вздохнул Соколов.

— Со мной не поделишься? — спросил Гонгадзе, и оба посмеялись двусмысленности вопроса.

— Не поделюсь, — уже серьезно отвечал Соколов. — Это моя война. Ты мне очень помог. Теперь я, по крайней мере, знаю, откуда начинать копать.

— Откуда? — быстро спросил Резо.

— Я сказал: это моя война.

— Послушай совета мудрого старого грузина. Брось это дело! Дочки твоего товарища не вернешь. А тебя, капитан, свернут в бараний рог. Я их знаю, Максим. Отступись!

— Не могу.

Гонгадзе обнял Соколова, обдав крепчайшим коньячным перегаром.

— Правильно о вас, деревенских, говорят, что не вышли вы из первобытно-общинного строя.

Гонгадзе резко встал со скамьи и, не попрощавшись, нетвердой походкой зашагал в сторону Гагаринского переулка.

— Максим Максимович Соколов? — раздался спокойный, уверенный мужской голос.

Соколов поднял голову. Цепким глазом оперативника он отметил, что внешность мужчины, лет примерно сорока, описать кому-то (если возникнет такая необходимость) будет непросто. Встречаются лица и фигуры, в которых отсутствуют как индивидуальные, так и узнаваемо типические черты. Незнакомец был, как говорят, ни то ни сё.

Не брюнет, не блондин, не шатен. Глубокие залысины незаметно переходят в скудный волосяной покров на висках и затылке. Остренький, слегка приплюснутый с боков нос похож на миллионы таких же носов в мире. И так же, как они, не поддается точному определению вроде «римский нос» или «нос картошкой». Средней высоты лоб без морщин и без выпуклостей. Губы узкие, поджатые. Нижняя едва заметно оттопырена, что придает лицу чуточку обиженное и как бы детское выражение. Брови и ресницы белесые, слабо выраженные. Серые, узко поставленные, как у лося, глаза. Невыразительный взгляд, но если пристально в них всмотреться, увидишь затаившийся, тщательно скрываемый постоянный страх. Вот и все. Не густо. Впрочем, была в его поведении и манере говорить одна заметная черта — необъяснимая элегантность.

— Точно так, — подтвердил капитан, вставая.

— Платон Платонович Недошивин, — протянув руку, сказал незнакомец и улыбнулся располагающе.

«Комитетчик», — сразу понял Соколов. Недошивин пожал ладонь неожиданно крепко, по-мужицки. Соколову стало ужасно весело. Если они так грубо подсылают к нему комитетчика, значит: а) он на верном пути, и б) они принимают его за провинциального дурачка. Интересно, с чьих же слов? Неужели Палисадова? Да, Дмитрий Леонидович, не ожидали от вас… Обидно-с!

— Вы капитан районного угро, — продолжал Недошивин, не отпуская руки Соколова. — Я — майор Комитета государственной безопасности. Возглавляю особый отдел, называть который не буду.

— У вас все отделы особые, — беззлобно заметил Соколов.

— Ну перестаньте, Максим Максимыч! — натурально возмутился майор. — За что вы, оперативники, не любите нас, комитетчиков? Ведь одно дело делаем! Неужели думаете, у нас не понимают, что такое капитан районной милиции? Да еще фронтовик. Я имею в виду наших честных, порядочных офицеров, не проныр и карьеристов, которых и у вас хватает. Мы хорошо знаем цену таким, как вы. Русский капитан был и остается основой государственного строя России.

— Польщен, — сказал Соколов. Ему и в самом деле было приятно.

— Присядем?

— Прогуляемся, — предложил Максим Максимыч. — Чем могу быть полезен?

— Это не вы мне, а я могу вам быть полезен. Я пришел сюда не от Комитета, по собственной инициативе. А вот ваш товарищ Резо Гонгадзе… не хочу обидеть ваших дружеских чувств, говорил с вами по заданию КГБ. И, уверен, уже сообщил туда детали вашего разговора.

— Вот гад!

— Ошибаетесь, — возразил Платон Платонович. — Резо — безупречный работник. Он службист и не мог поступить иначе. Но он искренне за вас переживает. Потому что вам грозит смертельная опасность.

— Почему я должен вам верить?

— У вас нет другого выхода. Если не поверите, то сегодня, от силы завтра, вас просто не будет в живых.

— Кому это я так сильно мешаю?

— Пока никому.

— Не понимаю.

— Бросьте, капитан. Все вы понимаете.

— Ладно, — хмуро перебил его Соколов. — Зачем вы пришли?

— Чтобы спасти вас. Не ради вас самого, а ради одного человечка, который сейчас нуждается в вашей помощи.

— Какого еще человечка?

— Ну, не притворяйтесь, Соколов! — Недошивин вдруг улыбнулся так просто, обезоруживающе, по-человечески, что капитан, проклиная себя за доверчивость, решил ему все же верить.

— Какого человечка?

— Сына Елизаветы Половинкиной.

— Что?!

Недошивин, в свою очередь, с изумлением смотрел на капитана.

— Как? — тихо спросил он. — Вы не знали, что у нее есть сын?

— Но он умер…

— А-а, черт! — Недошивин стукнул себя кулаком по лбу. — Я должен был это допустить. Извините, конечно, капитан, но я был лучшего мнения о вашем профессионализме. Вы не проверили роддом? Не поговорили с акушеркой, не прижали к стене главврача? Ну, знаете! В моем ведомстве за такую халатность голову бы с плеч сняли!

Соколов чувствовал себя уязвленным.

— Ты вот что, майор, — переходя на «ты», сказал он, — говори да не заговаривайся. В нашем ведомстве имеют дело с разными гнусностями. Но чтоб живого ребенка записать как мертвого и сообщить об этом его матери — такого в нашем ведомстве еще не было.