Здесь все зависело от способности вести с ними бой и умения защищаться от них. Обороноспособность группы зависела от самих летчиков и, в первую очередь, от ее командира, то есть ведущего. Насколько правильно он сумеет построить оборону в группе, настолько обеспечит ее безопасность от атак истребителей. Вот этого-то умения у многих наших ведущих и недоставало. Одиночный Ил-2, в силу своих летно-технических данных, вести на равных бой с истребителем не мог, но в группе штурмовики вполне могли постоять за себя и даже одержать победу. И поэтому, повторяю, очень многое зависело от ведущего.

Большинство командиров продолжало терять летчиков только потому, что не умело собрать группу в кулак, так необходимый для взаимной огневой поддержки при отражении атак истребителей, особенно при возвращении домой. Почти все ведущие при появлении истребителей противника атаку цели прекращали и, не собрав группу, на большой скорости, какую только могли развить, стремились как можно быстрее выскочить на свою территорию. Такой полет напоминал паническое бегство с поля боя. На послеполетных разборах мы, рядовые ведомые, страдавшие от истребителей больше всего, не раз говорили им об этом. Критику, как известно, редко кто любит. Поэтому они, вместо того чтобы правильно ее воспринимать, начинали со злостью упрекать нас в неумении быстро занимать свое место в строю.

Перед вылетам на задание мы поэтапно проигрывали весь полет от начала до конца. В иные дни отрабатывали сбор группы на земле методом «пеший по-летному». Казалось бы, все было продумано заранее на земле, но как только в реальном полете над целью появлялись истребители, нервы у некоторых ведущих не выдерживали, и они снова допускали те же ошибки. Не получая серьезного сопротивления от растянувшейся группы, истребители легко сбивали отставшие одиночные самолеты. Таких ведущих-паникеров следовало бы немедленно отстранять от командования и строго наказывать. Но этого не происходило. Для того чтобы воочию убедиться в правоте жалоб ведомых, вышестоящим командирам следовало бы проверять их в деле. Однако в те времена такие проверки делались очень редко и не везде. Проверять было некому, да и небезопасное это дело. А высокое начальство больше верило командирам, чем простым «швейкам».

Возможно, что на паническое состояние ведущих влиял их возраст. Они были старше нас. У большинства из них были семьи и дети. Поэтому они рассчитывали на свое счастье – выжить в этой войне и вернуться домой. Молодое поколение ведущих, пришедшее на смену «старичкам», многие из которых погибли в боях или выбыли из полка по тем или иным причинам, было намного моложе своих предшественников, имело более крепкие нервы, летало смелее, задорнее, не паниковало в сложной обстановке. Они лучше понимали, что значит быть ведомым, и старались не допускать ошибок своих учителей. Стиль их работы изменился, повысилась эффективность боевых вылетов, значительно снизились потери летного состава и самолетов.

Если в полку изначально было бы несколько ведущих с хорошим боевым опытом, то потери в начале боевой работы были бы намного ниже. Там, где такие летчики имелись, потерь было значительно меньше. Нередко такие полки ставились в пример другим. Они были на хорошем счету у командования дивизии и корпуса. В нашей дивизии таким был 211-й ШАП. Командир корпуса генерал Горлаченко называл его славным полком. В тот период он действительно выделялся, но как только другие полки приобрели боевой опыт, 211-й уже ничем не отличался от остальных. Однако его по-прежнему, непонятно почему, продолжали считать лучшим.

Быстро пролетели несколько дней кратковременного отдыха в Брянске. Нам предстояло перебазирование на другой аэродром. Куда именно – не сообщали. Маршрут проложили лишь до Ржева. Там должна быть посадка. Для большей скрытности перелет выполнялся на малой высоте. Для меня, любителя полетать на бреющем, это было удовольствием. На малой высоте проскочили Вязьму. Вспомнились сообщения о тяжелых боях 41-го в этих местах, когда наши войска попали в окружение. Теперь здесь тихо, город освобожден.

Пролетая над ним, обратили внимание, что на улицах почти не видно жителей. «Вероятно, – подумал я, – не все еще вернулись, а какая-то часть из них погибла. Из-за недостатка светлого времени вылет из Ржева перенесли на следующий день. За ночь погода испортилась. Пошел затяжной моросящий дождь. В течение дня вылет несколько раз откладывали, а затем, как и накануне, перенесли на утро. Пользуясь свободным временем, мы с разрешения командира эскадрильи решили сходить в город – посмотреть, как он выглядит.

Он произвел на нас тяжкое впечатление. Куда бы мы ни пришли, нигде не видели хоть одного сохранившегося дома. Деревянные в большинстве своем были сожжены, кирпичные – разрушены. В городе не встретили ни одного жителя. На улицах были одни военные. На железнодорожной станции вокзал был сбит из досок и фанеры. Изнутри он освещался коптилками из гильз малокалиберных снарядов. Те жители, которые все же находились в городе, жили в землянках. Не верилось, что город может быть восстановлен. Видя, как он разрушен, хотелось быстрее вернуться на фронт и бить захватчиков за их злодеяния.

Из Ржева на новое место базирования полк повел лидер – самолет Пе-2, в котором находился штурман. На Ил-2 вести ориентировку над сильно пересеченной местностью нелегко – требуется хороший профессиональный навык. Найти среди разбросанных по лесам однообразных полян замаскированный аэродром непросто, а делать круги для его поиска не позволял ограниченный запас топлива. Перелет производился не одним самолетом, а всем полком. В этом случае расход горючего будет всегда больше. Поэтому командование 3-й ВА поступило правильно, выделив нам лидера. Полк перебазировался на другой фронт и новый аэродром без летных происшествий. Но одно могло быть, причем по моей вине. После роспуска группы на посадку во время полета по кругу я увидел большое круглое озеро, окаймленное со всех сторон лесами.

Таких больших озер мне с воздуха видеть не приходилось. Вспомнилась Ока, которую я не видел более трех лет. Вода влекла меня всегда. Поэтому решил рассмотреть его поближе, благо обстановка позволяла. Решил: пока полк садится и на кругу много самолетов, отверну к озеру, пробрею над тихой гладью воды, потом сделаю крутую горку, войду в круг и сяду вместе с последними самолетами. Думаю, что это нарушение не будет таким уж страшным, а если начальство и заметит, то я не первый, кто делает подобное. Зато какое будет удовольствие! Быстро со снижением отворачиваю в сторону озера и вижу на его зеркальной глади небольшую лодку. В ней два человека. «Небось рыбаки, – подумал я, – пугануть их, что ли? Прижать пониже, а для большего понта пульнуть над ними из ракетницы?» Вынимаю пистолет, взвожу курок и жду момента выстрела, а машину держу над самой водой. Слышу Федины слова: «Красиво летим!» За нами на воде ровная дорожка от работы винта. Подлетаю к лодке. Пора стрелять. Стремительно поднес к открытой форточке левой стороны фонаря пистолет, и в этот момент неожиданно для меня произошел выстрел.

Я оторопел и не сразу понял, что произошло. По кабине стал носиться сноп искр, появился дым, что-то загорелось. Зажгло лицо и шею. Горело полотно ватной куртки, в которую я был одет. Самолет в это время стал подниматься над водой сам собой. Триммер руля высоты, заблаговременно поставленный мной на кабрирование, выручил в непредвиденной обстановке и спас от худшего исхода. Самолет отделяли от воды считаные метры. Нырнуть в нее хватило бы секунды. На горке горение ракеты прекратилось. Стал рассеиваться и дым в кабине. На этом вроде бы все и кончилось. Но это только показалось. Чувствовался запах тлеющего хлопчатника, жжение в ноге и с правой стороны ягодицы. Увидев на левом лобовом стекле остатки ракеты, понял, в чем дело. Вместо того чтобы выстрелить в открытую форточку, я случайно обшлагом куртки зацепил колпачок кнопки сбрасывания бомб. Палец руки, находившийся на спусковом крючке, при этом самопроизвольно сработал, и ракета пошла не туда. Вместо того чтобы попугать рыбаков, напугал себя и лишился куртки. Пострадал и парашют. Более двух недель об этом напоминали ожоги рук, лица и других мест.