– Последнее. – Роджер поморщился. – Хотя я питаю надежду, что пара браков между Риджем и Браунсвиллом могли бы со временем поправить дело.

Джейми, который читал газету из последней партии, поднял на него взгляд.

– Да? Отличная мысль. Но этот план не всегда работает как надо. – Он улыбнулся. – Мой дядя Колум выдал мою мать замуж за Гранта, чтобы улучшить отношения между кланами. К сожалению, – добавил он, перевернув страницу, – моя мать не разделяла его амбиций. Вместо этого она серьезно оскорбила Малкольма Гранта, пырнула ножом дядю Дугала и сбежала с моим отцом.

– Правда? – Брианна еще не слышала эту драматическую историю и зачарованно смотрела на отца. Роджер бросил на нее косой взгляд и кашлянул, на всякий случай забрав из рук у жены острый нож, которым она резала сосиски.

– Ну, будь что будет. – Роджер бодро встал из-за стола с ножом в руке. – Не забудь заглянуть к Патрику, если тебе не сложно, – нужно убедиться, что у них все в порядке.

В итоге мы с Лиззи присоединились к Брианне, чтобы заодно навестить Марсали и Фергуса, которые жили неподалеку от Макниллов. Мы встретили Марсали по пути, она возвращалась из солодовни. Таким образом, к хижине Макниллов мы подошли вчетвером.

– Откуда вдруг столько мух? – Лиззи хлопнула по большой навозной мухе, которая села ей на руку, затем отмахнулась еще от двух, кружившихся возле ее лица.

– Рядом кто-то умер. – Марсали приподняла лицо, принюхиваясь. – Наверное, в лесу. Слышите ворон?

Тут и правда были вороны. Они каркали в верхушках ближних деревьев… Посмотрев вверх, я увидела, что еще часть кружат над нами – черные точки на фоне ослепительного неба.

– Это не в лесу, – голос Бри внезапно изменился. Она смотрела на хижину. Дверь была плотно закрыта, и множество мух гудело, теснясь на поверхности обтянутого шкурой окна. – Скорее!

Запах в хижине стоял нечеловеческий. Я увидела, что у девушек перехватило дыхание, и они крепко сжали губы, когда мы распахнули дверь. К сожалению, это было необходимо, чтобы не задохнуться. Я старалась дышать часто и неглубоко, пока шла через темную комнату и срывала шкуру, которая закрывала окно.

– Оставьте дверь открытой, – сказала я, не обращая внимания на слабый стон со стороны кровати в ответ на резкий дневной свет. – Лиззи, разожги костер, чтобы было побольше дыма, один около двери, другой у окна, с внешней стороны, – нам надо избавиться от насекомых. Начни с сухого хвороста и травы, а потом добавь что-нибудь влажное: древесину, мох, мокрые листья – чтобы было больше дыма.

Мухи заполонили хижину, как только я открыла окно, и носились вокруг моего лица: слепни, навозные мухи, комары. Привлеченные запахом, они долго ждали снаружи на теплых бревнах, ища вход, предвкушая пир, отчаянно надеясь найти местечко, чтобы отложить яйца.

За минуту комната стала гудящим адом, но без света и воздуха было не обойтись, с мухами придется разбираться по ходу дела. Я сняла свой платок и свернула пополам, используя в качестве импровизированной мухобойки, перед тем как наклониться к кровати. Там были Гортензия и двое ее детей. Все трое голые, их мертвенно-бледные конечности блестели влажным потом закупоренной хижины. В тех местах, куда падал солнечный свет, их тела отливали липкой белизной с красновато-коричневыми потеками в области ног. Я надеялась, что это была только диарея, не кровь…

Кто-то застонал; кто-то зашевелился. Живы, слава богу! Покрывала и простыни были сброшены на пол спутанной грудой. Это было удачей – по крайней мере, они остались чистыми. Я подумала, что нужно будет сжечь соломенный матрас, как только освободим его.

– Не суй руки в рот, – пробормотала я Бри, когда мы начали работать, разнимая спутанные тела.

– Да ты шутишь, – процедила она сквозь зубы, одновременно улыбаясь бледному ребенку лет пяти-шести, который лежал, скрючившись от очередного спазма диареи. Она просунула руки под мышки маленькой девочки. – Давай-ка мы тебя поднимем, милая.

Ребенок был слишком слаб, чтобы протестовать, руки и ноги безвольно повисли. Состояние ее сестры вызывало еще большую тревогу. Младенцу было не больше года, она совсем не двигалась – глаза глубоко запали. Симптом серьезного обезвоживания. Я взяла крошечную руку и мягко ущипнула большим и указательным пальцем. Крошечный пик сероватой кожи остался на мгновение, а потом начал медленно, медленно исчезать.

– Мать твою за ногу! – тихо пробормотала я себе под нос и быстро наклонилась, чтобы послушать ее грудь, положив на нее руку. Я различила слабый стук ее сердца – она была жива, пока жива. Если девочка слишком ослабела, чтобы сосать или пить, ее было уже не спасти.

Только подумав об этом, я поднялась на ноги, осматривая комнату. Воды не было: пустая выдолбленная тыква лежала на боку около кровати. Сколько времени они не пили?

– Бри, – мой голос звучал ровно, но настойчиво, – принеси воды – быстро!

Она положила старшую девочку на пол и пыталась вытереть ее тело какой-то тряпицей. Но, увидев выражение моего лица, она тут же бросила свое занятие и поднялась. Бри схватила чайник, который я сунула в ее руки, и исчезла. Я слышала топот ее быстрых шагов в палисаднике.

Мухи обосновывались на лице Гортензии; я махнула платком, чтобы отогнать их. Ткань скользнула по ее носу, но осунувшееся лицо едва дернулось. Она дышала; я видела, как слегка двигается ее вздутый живот.

Где же Патрик? Должно быть, на охоте…

Я уловила какой-то слабый запах за густым зловонием опорожненного кишечника и наклонилась, принюхиваясь. Сладкий и кислый аромат брожения, как от сгнивших яблок. Я положила руку под плечо Гортензии и потянула, перекатив ее на бок. Под ней оказалась бутылка, пустая. Одной близости к горлышку было достаточно, чтобы я угадала ее содержимое.

– Твою мать, черт, черт, черт! – прошептала я себе под нос. Не в состоянии двигаться и не имея ни капли воды под рукой, она выпила яблочную водку, чтобы утолить жажду или, может, чтобы заглушить боль от спазмов. Это было логичным решением, если не знать об обезвоживающих качествах алкоголя. Он выжал из обезвоженного организма еще больше жидкости, не говоря уже о дополнительном раздражении желудочно-кишечного тракта, в котором тот едва ли нуждался.

Черт возьми! Черт! Дала ли она это выпить детям?

Я наклонилась к старшему ребенку. Она была мягкой, как тряпичная кукла, голова клонилась к плечам, но тело казалось относительно упругим. При щипке кожа разглаживалась не сразу, но возвращалась к нормальному виду быстрее, чем у младенца.

Она открыла глаза, когда я ущипнула ее за руку. Это хороший знак. Я улыбнулась ей и махнула рукой, чтобы прогнать мух, кружащих возле ее полуоткрытого рта. Нежные розовые слизистые оболочки выглядели сухими и клейкими.

– Привет, милая… – сказала я ласково. – Ни о чем не волнуйся. Я рядом.

И чем это ей поможет? – задалась я вопросом. Проклятье! Если бы только я была здесь на день раньше!