— периферия сознания, в глубине своей она живет сексом, думает о сексе, сама и есть секс», — пишет Эвола. По природе женщины более жалостливы, чем мужчины, но и более жестоки: «Если их „спустить с цепи“, они необузданны как в любви-сострадании, так и в совершенно звериной, разрушительной жестокости».

Это во многом совпадает с построениями Вейнингера, но главное, чем это дополняет Эвола и к чему он снова и снова возвращается, — это то, что во взаимодействии с мужчиной женщина направлена на поглощение его «трансцендентной мужественности». Притягивание, поглощение семени в половом акте, имеющее множественные физиологические выражения, является в то же время выражением большего — стремления Ж поглотить тот самый элемент внеприродного, неотмирного, который М вносит в земную природу.

Последствия этого мистического устремления женщины Эвола наблюдает в практике ее отношений с мужчиной. Мужчина, «до встречи с женщиной целостно-наполненный… становится „полумужчиной” — он теряет свою самостоятельность, внутреннюю вертикаль», — говорит Эвола, ссылаясь на Кьеркегора.

Он подчеркивает, что было бы иллюзией рассматривать успешный процесс «соблазнения» как победу мужчины. Вот как это описывается: «Как это ни парадоксально, но именно женщина всегда „соблазняет“, а мужчина — жертва: он следует за ее магнетическим воздействием. Войдя „в орбиту“ женщины, он подчиняется ее силе. Перед лицом мужского желания женщина чаще всего — „чистое превосходство“. Она никогда не „даст“, если сама не захочет… „Приапический мужчина“ (то есть „самец“, „соблазнитель“ — тип, характерный для западной культуры — И. Р.) считает, что, если женщина ляжет с ним в постель, она — „его“. На самом же деле „побеждает“ она — ведь это ее триумф и „растворение“».

Итак, итог соблазнения — «растворение мужского». Мужчина, предчувствуя такую перспективу, сопротивляется ей.

«Что же до удовольствия, получаемого мужчиной от дефлорации и совращения, то оно на самом деле очень поверхностное — это всего лишь удовлетворение тщеславия и гордости. Гораздо более глубоким, хотя, конечно, тоже иллюзорным, является чувство овладения неовладеваемым, то есть именно корнем женского, может быть, и через физическое преодоление сопротивления. Доля садизма присутствует в каждом половом сношении. Но тут не простая алголагния (садо-мазо), а трансцендентальная жестокость „растопления“ трансцендентального „холода“, „наполнения ненаполняемого“, ибо в бездну женского все равно все проваливается, как в дыру. Это тщетное стремление „убить“ „оккультную женщину“, „абсолютную женщину“ в тщете овладения, все равно всегда мнимого. Ничто так не привлекает мужчину в половом акте, как само по себе обладание — на грани жизни и смерти — в пьяной горячке взаимной ненависти».

Отмечу, что такая метафизика отношений полов принципиально противоречит их пониманию, которое мы встретили у Владимира Соловьева и которое в принципе характерно для русской культуры. Однако сейчас нас интересует Запад.

Обращаю внимание, что Эвола говорит здесь о невозможности «убить абсолютную женщину» не вообще, а именно в «тщете овладения», то есть в пределах обычного сексуального опыта (он называет его «профаническим»). Однако далее, исследуя различные духовные практики, построенные вокруг секса, он находит среди них такие, которые открывают в смысле для убийства другие возможности.

Первое — это опыт инициатической организации «Адепты любви», «замкнутом круге посвященных», к которой, согласно выводам Эволы, принадлежал поэт Данте Алигьери. Необычайный опыт любви к женщине по имени Беатриче, выраженный им в своих произведениях, Эвола относит именно к практикам «Адептов любви». Женщины, с которыми соединялись члены организации, по-видимому, не существовали в реальности, а только в воображении, на «тонком плане», считает философ. «Эротическая связь» с «Дамой сердца» имела вид инициатической практики и рассматривалась как пробуждение внутренней женщины в самом мужчине, соединение с ней и выход через посредство этого на «сверхчувственный план»: «Овладение „внутренней женщиной“ становилось частью героических подвигов и похождений, духовного самоопределения».

Степени «любовного опыта» с такой воображаемой женщиной соответствуют инициатической иерархии в организации. Эвола описывает гравюру, на которой над находящимися на разных ступенях иерархии парами мужчин и женщин — то есть на самой высшей ступени этой иерархии изображен андрогин, возле которого написано: «Амор (то есть любовь — И. Р.), проведя нас высшим путем брака, соделал из двух одно».

Еще более показательно отношение Данте к смерти Беатриче. Вот что Эвола пишет об этом: «Сообщив о смерти Беатриче, Данте добавляет загадочные слова: „Мне не подобает говорить об этом событии, ибо, говоря о нем, я должен был бы воздать хвалу самому себе“… Получается, что смерть Беатриче как бы возвращает ее славу ему. Дама умирает во славу „Адепта“… Женское начало уже преодолено, оно не нужно — осуществлена полная реинтеграция».

Итак, перед нами мистическая практика пробуждения в мужчине «внутренней женщины», с которой он соединяется в особом мистическом опыте, завершающимся ее полной интеграцией в самого мужчину. Вспомним, что говорил о любви Вейнингер: в любой женщине мужчина любит только себя, идеал того, каким он хотел бы быть. Вейнингер, однако не допускал возможности еще и полного преодоления такой любви.

Следующий экскурс, самый подробный из всех и, весьма вероятно, самый значимый для себя, Эвола делает в практике тантрического секса. Они коренятся в культах и оргиастических практиках доарийского населения древней Индии. «Тантрические школы видят в каждой женщине çakti или Prakriti, „онтологически обнаженную“ женщину, а точнее, само женское начало, первичное и стихийное, не связанное ни формой, ни индивидуальностью», — пишет Эвола. При этом соединение с ней получает ритуальное значение только в том случае, если перед ее лицом мужчина ощущает «ужас космической мистерии».

Дальше смысл заключается в том, чтобы «овладеть» этим «неовладеваемым», заполнить и «преодолеть» эту бездну. Практики включали в себя, в частности, ритуальное совокупление мужчины с со стихийными женскими сущностями, считавшимися воплощениями и эманациями древней богини Дурги. Это предполагало «демонизацию» и изнасилование молодой женщины в дикой местности, на кладбище или в лесу.

Основным элементом тантрических практик является удержание семени. Благодаря этому поглощение мужского начала женским становится невозможно. Происходящее начинает рассматриваться как обратный процесс — поглощение мужчиной «женского семени» rajas через посредство поглощения женских вагинальных выделений. «Rajas — особое тонкое вещество, противоположно соответствующее vîrya у мужчины и имеющее такое же отношение к menstruum, какое vîrya имеет отношение к вещественной сперме. Эту силу древние называли „женским семенем" — по их мнению, она необходима для деторождения», — пишет Эвола.

Правило удержания семени использовалось и в алхимико-тантрическом обществе «Цепь Мириам», созданном в конце XIX века в Италии герметистом Джулиано Креммерцем. Однако, как говорится в цитируемой Эволой в анонимной монографии «Магия союзов», написанной одним из учеников Креммерца, исполнить это правило еще недостаточно. Вот что должно следовать дальше: «Достигнув этой, почти нирванической, красоты, ты должен ее отвергнуть и тем обрести