он выражает мировоззренческую позицию широких слоев населения современных западных стран. Пусть и навязанную им творцами «новой религии», но уже вполне овладевшую сознанием. Всё перечисленное рассматривается как правильные и закономерные изменения.

Живым примером этой органической, мировоззренческой позиции является недавний случай с бывшим пресс-секретарем Белого дома Джен Псаки. Комментируя в прямом эфире принятый в штате Флорида закон, который запрещает уроки по сексуальной ориентации и гендерной идентичности в детском саду и до третьего класса школы, она расплакалась. И сказала, что ей жалко детей: «Это же просто дети… которых гнобят. Эти политики только пытаются причинить им боль. Они пытаются навредить этим детям и их семьям. Эти законы в этих штатах направлены против родителей, которые любят своих детей. Это просто немыслимо… Простите, эта тема абсолютно сводит меня с ума».

Достаточно вспомнить многочисленные случаи, когда американские или европейские родители выражают искренний восторг по поводу того, что их ребенок, иногда в возрасте младше 10 лет, «сделал свой жизненный выбор» и сменил пол, чтобы понять, что слова Псаки — это не политтехнология и не «работа под идею». Это выражение ее реального мировоззрения.

Это мировоззрение таково, что все виды извращений вплоть до каннибализма оно рассматривает как проявления свободы личности, являющейся якобы основной ценностью. Эта ценность будто бы остается неизменной с самого начала Нового времени, несмотря на переход от модерна к постмодерну, от индустриального общества к обществу потребления. Даже не просто остается неизменной — свобода всё больше и всё лучше реализуется. Таковы, убежден, реалии «спонтанного» мировоззрения западного человека: борьба за свободу продолжается, изменились лишь ее формы. Сначала это была борьба политическая — против господства и тирании, против угнетения. Затем эта борьба за свободу перешла в семью, школу и другие социальные институты и превратилась в то, что мы видим сегодня.

Как произошло это извращение стремления к свободе, и что оно сулит в дальнейшем? Ответ на эти вопросы требует обширного исследования. Для введения в проблему хотелось бы обратиться к известному тексту Эриха Фромма «Бегство от свободы». Он появился в период Второй мировой войны, когда интеллектуальный слой на Западе был шокирован явлением фашизма.

Фромм писал: «Новую историю Европы и Америки обусловили усилия, направленные на завоевание свободы от политических, экономических и духовных оков, которые связывали человека».

Идеалы свободы человека от гнета, утвердившиеся в Новое время, знакомы нам и по русской культуре, особенно XIX века. Они нашли свое выражение в искусстве, в трудах мыслителей либерального направления, в политических и общественных движениях.

Фромм выделяет первый этап этого «завоевания свободы». На этом этапе был завоеван «экономический либерализм и политическая демократия».

«Несмотря на многочисленные поражения, свобода в целом побеждала. Во имя ее победы погибло много борцов, убежденных в том, что лучше умереть за свободу, чем жить без нее. Такая гибель была наивысшим утверждением их личности… Стремление к свободе выразилось в принципах экономического либерализма, политической демократии, отделения церкви от государства и индивидуализма в личной жизни. Осуществление этих принципов, казалось, приближало человечество к реализации данного стремления. Оковы спадали одна за другой. Человек сбросил иго природы и сам стал ее властелином; он сверг господство церкви и абсолютистского государства. Ликвидация внешнего принуждения казалась не только необходимым, но и достаточным условием для достижения желанной цели — свободы каждого человека» (выделено мною — И. Р.).

Однако всё оказалось не так, утверждает далее Фромм — ведь люди добровольно сменили демократический строй, гарантировавший им свободу от внешнего принуждения, на подчинение вождям в фашистских системах.

«Нам пришлось признать, что в Германии миллионы людей отказались от своей свободы с таким же пылом, с каким их отцы боролись за нее; что они не стремились к свободе, а искали способ от нее избавиться; что другие миллионы были при этом безразличны и не считали, что за свободу стоит бороться и умирать».

Тогда стало ясно, что не только и не столько политический и общественный строй угрожает человеческой свободе, стремление к которой обусловило новую историю Европы и Америки. Главная угроза ей находится внутри самого человека. Эту мысль Фромм подтверждает цитатой американского философа Джона Дьюи: «Серьезная опасность для нашей демократии состоит не в том, что существуют другие, тоталитарные государства. Опасность в том, что в наших собственных личных установках, в наших собственных общественных институтах существуют те же предпосылки, которые в других государствах привели к победе внешней власти, дисциплины, единообразия и зависимости от вождей. Соответственно поле боя находится и здесь, в нас самих, и в наших общественных институтах».

Какая же угроза свободе содержится в самом человеке и в общественных институтах? И что за «свободу» приобретает западная личность, начавшая сегодня борьбу с этой угрозой? Как она будет выглядеть после полного «освобождения»? Именно это хотелось бы осмыслить.

После ликвидации прямого политического угнетения главное, что мешает освобождению личности — это традиционная семья, патриархат и традиционная модель половых отношений: такова западная идея, и на ней основана общественная практика. Эта идея появилась не сегодня. Она постепенно развивалась целым рядом исследователей, работавших на стыке марксизма и психоанализа.

Сначала, еще в 1930-е годы — Вильгельмом Райхом, учеником Фрейда, одновременно апеллировавшим к марксистской традиции.

По мнению Райха, первое классовое расслоение произошло вследствие становления патриархата, и создание бесклассового коммунистического общества, таким образом, невозможно без преодоления патриархата. Кроме того, «сексуальный процесс в обществе всегда был ядром процессов его культурного развития», и, следовательно, без полной либерализации сексуальных процессов (включая свободные гомосексуальные отношения и тому подобное) нельзя по-настоящему либерализовать общество.

Экономические и властные связи, существующие в семье, налагают оковы на людей, и семью нужно упразднить, пишет Райх. Он предлагает взорвать эти «оковы» путем раскрепощения сексуальных потребностей. При этом Райх идеализирует первобытный матриархат как образец коммунистического общества, в котором удовлетворялись все потребности, «в том числе и половые».

Здесь необходимо пояснить, что целый ряд исследователей говорили о существовании в древности на территории современной Греции и в других местах такого общественного устройства, при котором господствовали женщины. Первым обосновал эту гипотезу швейцарский этнограф и религиовед Иоганн Якоб Бахофен. Он выделил такие черты древнего матриархата, как матрилинейность (определение принадлежности к роду и наследование имущества и прав по материнской линии) и матрилокальность (переход мужа после женитьбы на жительство в родовую общину жены), предпочтение левой (женской «страдающей» стороны) перед правой (мужской «деятельной»), сестер перед братьями, младшего потомства перед старшим, ночи перед днем, «рождающимся из ее материнского лона». Ночь, по Бахофену, использовалась как единица исчисления времени, для битвы, для переговоров, правосудия и культовых действий в темноте.