Бабушка распахнула дверь и крикнула с крыльца в темноту:

— Я отучу тебя трахать провинциальных девчонок!

— Что у тебя за слова, Толита? — возмутилась мать, еще не оправившаяся от случившегося. — Тут же дети.

— Дети видели, как этот мерзавец размахивал своей игрушкой и пытался добраться до их матери. По-моему, такое куда вреднее слов.

Когда все закончилось, мать обратила внимание, что я как ни в чем не бывало ем попкорн и смотрю «Шоу Эда Салливана». Однако целых два дня я не мог говорить. Папа Джон проспал это вторжение. Его не разбудила ни бабушкина стрельба, ни приезд полиции. Когда он поинтересовался причиной моего странного поведения, мать обманула его, сказав, что у меня ларингит, а бабушка поддержала эту ложь. Они были южанками и чувствовали себя обязанными оберегать своих мужчин от опасностей и дурных новостей. Мое молчание, моя ущербная бессловесность лишь подкрепляли их уверенность в изначальной слабости и уязвимости мужчин.

Целую неделю на Роуздейл-роуд стояла полицейская патрульная машина; по ночам возле нашего дома прогуливался детектив в штатском. У матери пропал сон; после полуночи она не выходила из нашей комнаты, навязчиво проверяя и перепроверяя запоры на окнах. Однажды я проснулся и в лунном свете увидел ее силуэт. Мать стояла у окна и всматривалась в темноту леса. Тогда-то я впервые заметил в ней женщину. Мать опасалась нашего врага, а я с ужасом и стыдом сладострастия разглядывал ее тело, восхищаясь полнотой ее грудей и изгибом талии.

Первоначальный смысл слова «Калланвольд» для нас изменился; с подачи Саванны мы стали называть великана Калланвольдом. «Калланвольд ночью не приходил?» — спрашивали мы за завтраком. «Мама, полиция еще не поймала Калланвольда?» — интересовались мы у матери, когда она читала нам перед сном. Это слово стало нарицательным, превратилось в синоним всего злого и чудовищного в мире. Когда сестра Иммакулата своим мелодичным голосом описывала нам муки ада, для нас с Саванной это был рассказ о пространстве и границах Калланвольда. Когда отец в очередном письме написал, что его самолет обстреляли из пулемета и он с огромным трудом дотянул до базы, нюхая дым горящего хвоста и боясь, как бы машина не взорвалась в воздухе, мы окрестили этот жуткий полет Калланвольдом. Теперь это слово означало у нас ужасного человека, ужасное место, ужасное состояние мира, который вдруг наполнился страхами.

Через две недели усердного патрулирования полицейские заверили мать, что этот человек больше не вернется в дом Толиты.

Он явился тем же вечером.

Мы опять-таки смотрели телевизор и ели попкорн. Зазвонил телефон. Мать вышла в коридор, чтобы ответить. Это была миссис Фордем — старуха из соседнего дома. Я видел, как мать побледнела. Она положила трубку и совершенно неживым голосом произнесла:

— Он на крыше.

Мы подняли глаза к потолку; вскоре раздались тихие звуки шагов. Великан разгуливал по черепице покатой крыши.

— Не поднимайтесь наверх, вдруг он уже в доме, — шепотом велела мать.

Она позвонила в полицию.

Минут десять мы слушали, как великан лениво бродит по крыше. Он не делал попыток влезть через окно на второй этаж. Своим присутствием он красноречиво свидетельствовал, что никуда не исчез и по-прежнему будет сеять панику в наших сердцах. Вдали послышался рев полицейских сирен, летевший над Атлантой, словно трубный глас ангелов-спасителей. Великан с края крыши перебрался на дуб, росший возле дома. Мать подошла к окнам музыкальной комнаты. Оттуда было видно, как великан спрыгнул на землю. Он оглянулся, заметил мать и с улыбкой помахал ей своей ручищей. Затем ленивой трусцой двинулся к темной полосе деревьев.

На следующий день полицейские явились с ищейками и стали прочесывать лес, однако собаки быстро потеряли след.

Великан исчез на целых два месяца.

Он исчез, но продолжал незримо присутствовать в доме. Он жил в каждой нише, в каждом укромном уголке. Каждую дверь мы открывали с опаской, ожидая увидеть за нею великана. Мы стали бояться темноты. Хотя великан и не появлялся по ночам, моральное напряжение было ничуть не меньше физического. Окрестные деревья утратили для нас здоровую яркую красоту и превратились в уродливых чудовищ. Лес Калланвольда стал лесом великана, его безопасным убежищем и местом неиссякаемой угрозы. В каждом окне воображение рисовало нам облик чудовища; стоило нам закрыть глаза, и уже сознание воспроизводило его, словно картинку на листе бумаги. Жестокие глаза великана будоражили наши сны. На лице матери появился отпечаток ужаса. Теперь она спала днем, а ночью бродила по дому, проверяя замки.

С позволения матери мы переместили из подвала в нашу комнату сорок банок с «черными вдовами». Мы действовали сосредоточенно, проявляя величайшую осторожность. Теперь, когда Калланвольд угрожал дому, мы откровенно боялись лишний раз спуститься в подвал. К тому же там имелся дополнительный выход. Полицейские предупредили бабушку: подвальная дверь — самый легкий способ проникновения в дом. Толита облегченно вздохнула, когда все банки с пауками выстроились длинными рядами на пустом книжном стеллаже в детской. Когда в нашей школе был День домашних любимцев, мы втроем принесли по пауку и получили общий приз. Наших пауков признали самыми необычными домашними любимцами.

По вечерам ярко освещенный дом Толиты напоминал аквариум. Мы бродили по комнатам и ощущали на себе взгляд Калланвольда, следящего за нами из сумрака дубовых ветвей. Нам представлялось, что он наблюдает и оценивает наши действия; великан казался нам вездесущим. Но Калланвольд не торопился; он выбирал удобный момент для нового вторжения. В электрическом свете осажденного дома нас окружала напряженная и настороженная атмосфера собственных навязчивых мыслей. По вечерам полиция дважды к нам приезжала. Они с фонариками осматривали деревья, кусты и кромку леса. Они отбывали ни с чем, и пространство снова наполнялось страхами.

В тот год Люк не осилил программу второго класса. Брата это очень удручало, но мы с Саванной только радовались, что пойдем во второй класс все вместе. В тот год я потерял свой первый зуб, мы с Саванной переболели корью, а торнадо разрушил несколько домов в районе Друид-Хиллс. Однако в нашей памяти год этот остался «годом Калланвольда».

До возвращения отца из Кореи оставалась неделя. Вечером мы, как обычно, зашли в комнату Папы Джона и пожелали ему спокойной ночи. Теперь мы говорили с ним только шепотом. Муж Толиты сильно сдал, и врач запретил ему рассказывать нам истории на сон грядущий. Мы видели ежедневное угасание Папы Джона. Его бурлящая жизненная сила почти иссякла. Каждый день он преподавал нам еще один маленький урок умирания, уходя все дальше и дальше. Глаза Папы Джона утратили прежний блеск. Бабушка стала напиваться по вечерам.

Скорый приезд отца приободрил маму. Все мы видели в отце героя и спасителя, странствующего рыцаря, способного избавить нас от страхов перед Калланвольдом и от самого великана. Я уже не молился о гибели отца. Теперь я молился о том, чтобы он был рядом и защитил мать.

В тот вечер мама читала нам главу из «Олененка»[57]. Сильный ветер раскачивал дубы вокруг дома. Мы все вместе помолились, затем мать поцеловала каждого из нас, пожелала спокойной ночи, выключила свет и ушла. Ее шаги доносились уже с винтовой лестницы; в темноте комнаты по-прежнему плавал запах ее духов. Под шум ветра я заснул.