– За поджог соленого озера.

– Какого озера?!

– Я же сказал – соленого. – Выходцев подтянул к себе папку с сопроводительными документами: – Читаем… Ага, вот! «При досмотре у гражданина Базаева изъяты револьвер системы «наган»… за нумером таким-то… и целлофановый пакет с кристаллическим веществом с резким запахом уксуса»… Экспресс-анализ показал, что веществом, находящимся в пакете и изъятым у гражданина Базаева, является героин». Базаев, смягчающим для вас обстоятельством является лишь то, что у вас на шее не обнаружили ожерелья из отрезанных человеческих ушей.

– Только не надо оскорблять! Мне все это подкинули! Думаете, если чеченец, то обязательно – бандит?!

– А вы думаете, что если мент, то обязательно что-нибудь подкинет? Ладно, оставим формальную логику в относительном покое. Что вы делали на девятом этаже гостиницы «Комета» позавчера?

– Какая «Комета-Мамета»? Не знаю никакой «Кометы».

– Вот заключение экспертизы о том, что следы отпечатков пальцев рук, оставленных на стекле двери девятого этажа гостиницы «Комета», принадлежат гражданину Базаеву Алибеку Мухаметдиновичу, семидесятого года рождения, уроженца села Сержень-Юрт. Алик, зачем вы хотели перехватить судью Струге? Кто вам ставил такую задачу?

– Я не знаю, о чем вы говорите! Клянусь, не знаю! Не знаю никакого Струге! Зачем мучаете?

– Мучаете? – Выходцев в раздумье покусал губу. – Хорошая мысль. Вы мусульманин, Базаев?

Еще бы. Алибек Мухаметдинович чтит Коран и пророка Мухаммеда. И он клянется и тем и другим, что видит Струге, револьвер системы «наган» и этот яд впервые в жизни. Он мирный человек, правоверный. Тот, кто утром встает и не становится на тропу мирного труда, тот идет дорогой шайтана. Того, кто утром встает на тропу труда и мирных дел, ожидает рай господень…

Терпеливо выслушав эти откровения, Выходцев подошел к холодильнику. Вынув из него полбулки «Бородинского» хлеба и шмат сала, снова уселся за стол. Разрезая розовое сало на прозрачные кусочки, он многозначительно смотрел на последователя дел пророка Мухаммеда. Тот же, видя кощунственные для всякого истого мусульманина приготовления, отвернулся. Приготовив бутерброды, Выходцев один протянул Струге, а во второй вонзил зубы.

– Алик, как насчет подкрепиться? Сегодня тебя в СИЗО уже кормить не будут…

Презренное молчание заполнило все свободное пространство кабинета.

– Я тебя в последний раз по-человечески спрашиваю – что ты делал в гостинице и кто тебя туда направил? У меня нет ни секунды свободного времени для того, чтобы смотреть на твою рожу.

Чувствуя в голосе следователя угрозу, Базаев заметил:

– Я сказал правду… Избиениями и пытками вы ничего не добьетесь.

– Не скажи… – Вытерев руки о чистый бланк, Борис Сергеевич подошел к двери и закрыл замок.

Следующим его действием было надевание наручников на горца.

– Давай, давай!! – оскалившись, ревел тот. – Хоть до смерти забей!..

– Дикий ты, Базаев… – вздохнул Выходцев, знаком подзывая к себе стажера. – Никакой фантазии. Это у вас предусмотрены санкции по забиванию осужденного камнями да палками. Коллега, когда гражданин из самопровозглашенной Республики Ичкерия откроет рот, начинайте его кормить…

От ужаса Базаев стал задыхаться и кашлять. Даже Струге, чей опыт следственной работы позволил повидать всякого, на мгновение оцепенел. Перед ним разворачивались события, отдаленно напоминающие кадры из сценки «пытки апельсинами» в «Спортлото-82». Такого изощренного садизма Струге не видел уже давно. Да что там – давно! Никогда не видел. Съесть кусок свинины для мусульманина все равно что для православного своими руками поджечь церковь. В войсках Антон видел, как некоторые солдаты-мусульмане наотрез отказывались принимать пищу, если на обед была свинина. Менее верующие объявляли ее «белым бараном» и хавали так, что хрустело за ушами. Однако сейчас, когда вопрос о преданности Аллаху встал с такой остротой…

Между тем события разворачивались следующим образом. За спиной Базаева стоял Выходцев и держал горца за шею одной рукой. Другой рукой он надавливал Базаеву за ухо, чтобы его рот постоянно находился в раскрытом положении. Над этой зияющей черной дырой лжи завис кусок сала.

– Алик, – сочувствующе говорил Выходцев, и складывалось впечатление, что долго это делать он не намерен, – у меня нет другого выхода. Ты поганец и преступник, которого свет не видывал. Если я начну с тобой разговаривать по-человечески, то ты на меня член положишь, да еще и обгадишь с головы до ног. И я ничего не смогу сделать. Однако я не из тех, кто остается обгаженным. Алик, я тебе клянусь в том, что из этого кабинета, не рассказав правды, не вышел еще ни один Иванов или Мухаметдинов. Такова уж суровая действительность.

Из непроизвольно распахнутого рта горца побежала обильная слюна. Казалось, следователь этого даже не замечал.

– Меня никто даже не подумает обвинить в жестокости. Мне даже устного замечания не сделают, узнав, что я решил силой накормить подозреваемого, объявившего голодовку. Итак, если ты хочешь со мной поговорить по душам, тогда качни головой. Только не сильно, а то у меня палец сорвется, и я тебе пасть порву… А вы, коллега, если гражданин Базаев не кивнет, кидайте ему в зев сало. Ну, поехали…

Горец забарабанил подбородком по руке Выходцева, как дятел.

– Вот и ладушки. Коллега, сало далеко не убирайте. Мне почему-то кажется, что оно еще понадобится…

Но оно больше не понадобилось. Не подготовленный к таким коварным ударам со стороны прокуратуры, Базаев вычленил для себя самую важную мысль из разговора. Те, кого он сейчас сдаст, возможно, никогда об этом не узнают. Но вот то, что он оскоромился, в известную инстанцию будет доложено немедленно. Поэтому, как и положено настоящему туберкулезнику с открытой формой заболевания, он в течение ближайшего получаса кашлял и держал руками легкие, чтобы они не вылетели вместе со слизью. Потом, отсев в угол и прижимая ко рту бумажное полотенце, предложенное Выходцевым, еще пять минут приводил дыхание в порядок. За то время, пока он восстанавливал свою способность разговаривать, судья со следователем успели напиться чаю и доесть сало. Едва свистящее дыхание в углу стихло, Выходцев размял в пепельнице докуренную сигарету:

– Итак, гражданин Базаев… В ходе предыдущего разговора мы выяснили, что подозреваемый глубоко осознал свою вину перед обществом и встал на путь раскаяния. Именно это обстоятельство подвигло его на понимание необходимости рассказать правду. Чувство вины перед обществом, внутри которого подозреваемый ведет паразитический, антисоциальный образ жизни, заставило его вновь пересмотреть шкалу жизненных приоритетов и отказаться от преследования достижений ложных ценностей. Стремление вновь оказаться в первых шеренгах строителей демократической, свободной от криминала жизни позволило подозреваемому переосмыслить весь ранее пройденный путь… Базаев, я эту ахинею могу нести до самой пенсии. Когда поймешь, что гораздо безболезненнее говорить самому, нежели меня слушать, можешь смело вклиниваться в мой диалог.