Широкогорова Евгения

Войну я встретила в Ленинграде, и весь первый год находилась там. Жили тяжело. Бомбили сильно, пожаров много. Очень холодно было. Никаких продуктов не было. Все получали по карточкам. Я работала в техникуме промышленного транспорта, была управделами и секретарем комсомольской организации. Весной 1942 года все учебные заведения, которые относились к Министерству черной металлургии, приказом были отправлены за Урал. Я не уехала — ушла служить в армию.

Попала в 61-ю легкую танковую бригаду, которая формировалась в июле 1942 года. В ней я служила до августа 1945-го. За три с половиной года мы только один месяц не участвовали в боях. Я занимала должность делопроизводителя оперативного отдела. Оперативный отдел обеспечивал подготовку боевых действий. В мои обязанности входило получение донесений из полков, из батальонов. Я должна была эти донесения обработать, какие-то переписать, суммировать потери в живой силе и технике и отправить в штаб армии или фронта.

Наш отдел обычно находился недалеко от переднего края, не дальше двух километров. Мы держали связь непосредственно с командирами, которые шли в бой.

Вот помню случай, который спас мне жизнь. Мы форсировали Неву, уже прошли танки на другой берег, и к нам в отдел приехал начальник штаба. Меня увидел и говорит: «Надо срочно донесение отвезти во Всеволожск, в оперативный отдел штаба фронта». У меня в распоряжении был броневик, я села в него и уехала. Передала донесение и обратно возвращаюсь. Вернулась и не могу найти, где же моя землянка. Тут вижу, идет солдат, я к нему с вопросом. А он: «Вы откуда, из города? Так вы ничего не знаете! Мы подбили немецкий самолет, и он врезался в землянку, где был оперативный отдел. Там находились начальник отдела майор Комаров, его заместитель Жаринов, картограф и машинистка Мария Смирнова. Все сгорели». И тут он и мое имя называет. Никто не знал, что меня начальник штаба отправил с донесением. Когда я зашла в землянку к командиру тыла, то он побледнел, увидев меня живой и невредимой. Вот так бывает на войне, что случай спасает.

Белоусова Татьяна

Мой отец был дипломатическим работником и не должен был идти в армию. Но когда объявили войну, он сразу побежал на призывной пункт и попал на тральщик заместителем командира. Летом 1942 года мы получили известие о том, что он погиб и тело его предано морю. После этого я решила, что надо идти на фронт медсестрой, что я там принесу больше пользы, чем здесь, в поликлинике, но меня на фронт не брали в 16 лет. Однажды приехал представитель морской бригады набирать девушек в Ленинград, он остановился у нас. Я его упрашивала приписать меня к списку. Он говорит: «Как же я тебя провезу, если ты без формы?» Я отвечаю: «Скажем, что на меня не хватило». Короче говоря, он согласился. Почему я без формы, никто не спрашивал. Попала в морскую пехоту в ноябре 1942 года. А 12 января 1943-го начался прорыв блокады Ленинграда. Я кричала от восторга, потому что это был мой день рождения.

Я сразу попала в тяжелые условия. Было очень много раненых, много убитых. Стерильного материала не хватало, поэтому топили снег, стирали старые бинты, потом их стерилизовали. Операции врачи делали тут же, на месте, некоторым прямо на носилках, другим в палатках, кому-то прямо в машине. У нас была врач Сидак Елена Павловна, она до войны работала в хирургическом отделении 1-го медицинского института. Она удивительно виртуозно делала операции. Мы все, медики, давали свою кровь, потому что многие раненые буквально на глазах погибали от потери крови. Мы давали свою кровь в неограниченном количестве, сами еле-еле ходили после этого.

После прорыва блокады Ленинграда наша 45-я дивизия первая на Ленинградском фронте получила звание гвардейской.

Ипатов Валентин

Меня призвали в августе 1942 года, отвели на Суворовский проспект, в школу радиоспециалистов. Там мы обучались в течение трех месяцев, изучали аппаратуру, морзянку, и могли потом работать на всех видах радиостанций. Однажды в воскресенье нам обещали увольнение, но старшина сказал: «Ипатов, Веселов, Лебедев, соберитесь, за вами приехали». Ну, мы поехали. И попали в Лупполово, в танковую бригаду.

В танковой бригаде мы стояли недолго, нас послали еще на переподготовку. Около Смольного было небольшое рыжее кирпичное здание, там мы учились на более мощной радиостанции работать. 13 января 1943 года, во время прорыва блокады, мы перебрались на другую сторону Невы, около Марьино, и я работал на радиостанции, осуществлявшей связь с танковыми частями.

Когда прорывали блокаду, саперы сделали на льду Невы настил из бревен. И по этим настилам проходили танки.

Однажды вызывают меня на связь и говорят, что был сильный налет на 220-ю танковую бригаду, радистов убили. Когда доложили командованию, меня послали в эту бригаду, на броневой автомобиль Б-20 радистом.

Генерал-лейтенант Салминов тоже поехал туда, разбираться. Его встретили, а мы остались в машине. Через 20 минут нашему экипажу несут по котелку каши, и даже с небольшим, так сказать, дополнительным угощением. Я тогда поразился чуткости генерала: большой, занятой человек, он остался в бригаде, потому что командир бригады был ранен, и он его временно замещал.

После того как я вернулся в штаб 67-й армии, меня послали… в танк-ресторан. Танк так называли потому, что его пушка была бутафорией. Внутри танка очень свободно, как говорят, танцевать можно, стоит один движок для питания радиостанции и аккумуляторы. Садится туда радист-корректировщик, едет с танками и передает данные офицеру-артиллеристу. А артиллерия поддерживает танки.

Непоклонов Константин

Мы располагались на берегу Коркинского озера. И вот всей дивизией направились на Невский пятачок. 18 января 1943 года начался прорыв блокады Ленинграда.

Я там чуть не утонул. Это было как раз в мой день рождения, 18 января, 20 лет исполнилось. Снаряд попал в Неву, взрыхлил лед, у меня одна нога на льду осталась, другая в полынью соскочила. А там — быстрое течение. Связной Саша Малиновский бросил мне канат, за руку вытащил, а было 20 градусов мороза. И меня в Невскую Дубровку отвезли на плоскодонке, на которой мы станковые пулеметы зимой возили. Там меня раздели, смазали спиртом, дали 200 граммов спирта выпить, командир батальона разрешил уснуть, я 5 часов проспал, проснулся — ни головной боли, ничего, как будто и не плавал в Неве.

На Невском пятачке был случай замечательный. Один солдат или офицер прощался со своей ногой. Ему, когда наступали, взрывом отрезало ногу, осталось только немножко мякоти. Так он взял штык, отрезал ногу совсем, поцеловал ее, положил и завернул в шубу. Санитары к нему поползли. Немцы даже не стреляли, все были шокированы. Это был настоящий герой. Нашел в себе силы.

За прорыв блокады Ленинграда меня наградили орденом Красной Звезды. Я шел со своей ротой по городу, нас женщины встречали, смотрели, прыгали к нам, ласкали, они были так рады, что мы прорвали блокаду и дали им жизнь.