Перед важными решениями Бату-хан обыкновенно ни с кем не советовался, а сразу объявлял ближайшим помощникам свой приказ. Так и теперь. Но сперва он долго расспрашивал тех своих багатуров, которые недавно проезжали по кипчакской степи, вылавливая там пастухов или неосторожных путников. Он хотел заранее узнать и понять, что происходит в великой степной равнине, через которую скоро придется двинуться всему его войску.

Один из сотников, расторопный и смелый Тамберды, по приказу Бату-хана побывал в Шарухани, видел там хана Котяна, был им обласкан и узнал многое. Но Тамберды с большим трудом выбрался из Шарухани и, встревоженный, примчался обратно к Бату-хану.

Тамберды рассказывал:

– Во всей куманской степи теперь идет крайняя сумятица. Все куманские племена, раньше кочевавшие там мирно и свободно, теперь переходят с места на место и гадают: что им делать и куда податься? Они всего боятся, никому не верят и говорят, что татары, когда-то разгромившие соединенные войска урусов и куманов в битве при Калке, теперь хотят окончательно добить их, куманов, и отнять все их стада, богатства и особенно коней, нужных им для задуманного Бату-ханом похода на «вечерние страны». Всех же куманов, говорят, Бату-хан сделает своими конюхами и пастухами.

– Верно! – прервал Бату-хан. – Всех куманов давно следует подогнуть под мое колено и запретить им прикасаться к мечу.

– Что ты прикажешь мне дальше делать? – спросил Тамберды.

– Ты немедленно вернешься обратно и скажешь хану Котяну, что я повелеваю ему прибыть сюда, а его войску ждать нас и быть готовым выступить следом за моим доблестным войском. Не теряй времени! Завтра ты должен быть уже далеко!

Когда некоторое время спустя Тамберды вернулся, Бату-хан призвал его к себе. Вид у сотника был подавленный.

– Ну, что делает главный, самый сильный и вредный куманский хан Котян? – спросил Бату-хан. – Почему он до сих пор не приехал ко мне и не объявил на коленях о своей преданности? Он бы мне теперь пригодился!

– Вай! Вай! Я уже не застал хана Котяна в Шарухани! На истоптанной земле валялись остывшие угли костров, я видел отверстия от шатровых кольев, которые еще не успело засыпать землей, я видел голодных собак, бродивших в поисках пищи, но не видел никого из тех, кто мог бы мне рассказать, куда ушел хан Котян со своими кочевниками.

Бату-хан слушал не прерывая, но лицо его все мрачнело и пальцы быстро шевелились. Тамберды знал, что это один из признаков великого гнева Бату-хана. Он упал на четвереньки, охватив голову руками, а Бату-хан несколько раз сильно ударил пяткой его склонившуюся голову.

– Как ты прозевал это? Отчего так поздно рассказал мне все? – прошипел Бату-хан. – Я бы успел схватить и раздавить Котяна!

– Где мне было говорить с тобой! Ты всегда знаешь все раньше и больше нас всех, – простонал Тамберды под тяжелой ногой Бату-хана. – Ты великий, всезнающий!

Бату-хан задумался. К нему подошел любимый, всегда добродушный хан Менгу и, спокойно сняв ногу Бату-хана со спины Тамберды, опустил ее на ковер.

Бату-хан мрачно молчал и продолжал быстро шевелить пальцами. Но хан Менгу хорошо знал, чем лучше всего можно успокоить рассерженного монгольского владыку и вернуть ему «веселое сердце». Он тихо приказал стоявшему у входа в шатер тургауду немедленно привести из соседней юрты сказочника и певца былин, улигерчи.

Улигерчи, старый, сутулый, с седой реденькой бородкой, быстро явился. Поклонившись, он без шума уселся на ковре у ног Бату-хана, слегка проводя пальцами по струнам своего хура.

Бату-хан впился глазами в певца.

– Спой мне, мой старый верный спутник, о том, что меня мучает, что непрерывно жжет мое сердце! Ты сумеешь помочь мне!

Улигерчи набрал в грудь воздуха и стал тянуть такую длинную и монотонную песню, подыгрывая на хуре, что казалось, будто он поет не переводя дыхания.

«Великий светящийся» двинулся на закат солнца

И направился через бесконечную прекрасную степь,

Которую не пройти насквозь и за многие месяцы.

Кочевал он в ней всегда летом и осенью,

Когда листья желтеют и ветер их подбрасывает кверху.

Кочевал он, видя, как падает снег,

Как ураган наметает сугробы.

Все-то кочевал он без остановки,

Хватал солнце и держал его на приколе,

Хватал он луну и пристегивал к своему седлу.

Однажды долго отдыхал великий в своей юрте,

Вспоминал былые походы…

И вдруг вскочил он и зашумел,

Как темно-черный беркут, когда выпустят его,

Сняв с головы шапочку, закрывающую глаза.

Качнулся он, как охотничий желтый сокол,

Когда пустят его, сняв с ноги ремень.

Заревел он, как смелый барс,

Прыгнувший на утес с вершины горы:

– Братья старшие, вельможи и подданные!

Народ мой могучий, бесчисленный!

Ничего не упуская, вы все слушайте!

Я же, не запинаясь, скажу вам:

Славное великое имя мое

В десяти странах света уже прогремело.

И необъятная доблесть моя

Наполнила Алтай, Хангай и куманскую степь.

Но всю огромную силу свою

Нигде еще полностью я не показал.

Теперь я затосковал и отправляюсь поискать:

Нет ли где славного витязя,

Что с криком на меня бросится?

Нет ли оружия, что зазвенит, приближаясь?

Нет ли верхового коня моего соперника,

Что с ржанием и грохотом на меня помчится?

Теперь, мои смелые багатуры,

Скорей обрядите и приведите мне верхового коня!

Седлом его оседлайте! Полное вооружение дайте!

Если окажусь я могучим славным витязем,

То вернусь с несметной добычей,

Стадами скот пригоню я, областями народ приведу я.

Вернусь я, завладев многими новыми подданными.

Юрта за юртой народ будет кочевать ко мне!

Начался поход. Потряс он синее небо,

Заставил дрожать великую золотую землю.

Тяжелая черная пыль вилась над ними.

Слышался топот коней сотен тысяч всадников,

Красная пыль поднялась над ними,

И впереди удалялся шум многих тысяч воинов

Моего непобедимого войска…

Бату-хан вскочил с трона, несколько раз потряс испуганного улигерчи могучими руками и, достав из цветного мешочка, висевшего на ручках трона, кусок желтого индийского сахара, затолкал его в рот певца, сказав:

– Ты успокоил мое сердце, ты отогнал мои заботы! Завтра ты получишь сильного спокойного верблюда, на котором отправишься со мной в новый поход. Сперва я покорю главный город широкобородых урусов – Кыюв, и там ты будешь, как всегда, петь на моих пирах и разгонять мою тоску. А затем я направлю дальше, на «вечерние страны», мое бесчисленное войско.